И МИЛОСТЬ К ПАДШИМ...

В последнем обращении к Федеральному собранию Президент произнес такие слова: «...духовное единство народа и объединяющие нас моральные ценности — это такой же важный фактор развития, как политическая и экономическая стабильность. Убежден, общество лишь тогда способно ставить и решать масштабные национальные задачи, когда у него есть общая система нравственных ориентиров». Можно лишь сожалеть, что в этом месте не прозвучали аплодисменты «расширенного правительства».
Почему? Приняли это за красивый вводный пассаж? Не поняли сути — ведь это не экономический, не финансовый, не организационный, наконец, аспект, а чистой воды этический, духовный посыл, от чего такие залы давно отвыкли...
Между тем, может быть даже впервые за годы своего пребывания во главе страны, Президент попытался обозначить то, без чего истинно достойная держава не может сдвинуться с места. Без чего немыслимо никакое позитивное движение. То есть двигаться то вообще можно, но куда — вот в чем весь вопрос. И ведь когда шагают или бегут назад, или катятся кубарем с горы — это тоже, увы, движение. Мало кого утешающее.
Последние годы мы прожили без идеологии, признав зачем-то это понятие бранным. Однако, есть вещи, которые, как их не отменяй, не слушаются. А по простому здравому размышлению целую нацию оставляют без головы.
Вот, например, хочу спросить и вас, и себя: у нас есть единство народа? Или: у нас есть объединяющие моральные ценности?
Сначала о единстве. В смысле материальном. Что объединяет какого-нибудь олигарха и бедствующего пенсионера? При этом олигархов несколько десятков, а пенсионеров — несколько десятков миллионов. Смею утверждать: ничего, кроме взаимной ненависти между ними нет, и не будет. И дикое лукавство — утверждать, что и тех, и других может объединять, к примеру, любовь к Родине. Что касается богачей, то они давно эту любовь уже конвертировали в дома за пределами Родины и свободу перемещения (за рубеж, конечно!) упертого на Родине капитала. Что же касается бедных (и не старых), то полагаю, их любовь к Родине тоже сильно поугасла, и если сможет проявиться в грядущих боях — моральных или физических, то, по-моему, лишь стихийно, по исторической и генетической памяти, но не из убеждений и справедливости. Кого защищать-то? Богачей, которые смоются, когда станет тяжко, если уже не смылись?
А есть ли единство народа и власти? Как бы ни хулили недавнее прошлое наемные лицедеи от прессы, а особенно телевидения, прошлые цены на услуги ЖКХ — просто рай райский и истинная свобода для народа. Простенький вопрос на засыпку: почему государство предательски прячется в кусты и беспардонно врет, что 100-процентная оплата услуг за жилье при нищенских пенсиях, не достигающих прожиточного минимума — важнейшая социальная программа! А, по-моему, так просто практическое уничтожение своего народа. Неужто он не заслужил лучшей доли, молча согласившись с реформами, о которых его никто и не спрашивает. А депутаты высоких рангов, покупающие места в парламентах? А взятки на каждом, вплоть до детского сада, шагу? А шакальствующие инспектора ГИБДД на дорогах? А подкупной суд? А чинуши самого разного, в том числе самого мелкотравчатого рода, которые хамят тебе в любой без разбора конторе, не глядя даже тебе в глаза? Можно ли представить сегодня единство всего этого, жадного, бездушного, подлого даже не с бедным, а просто небогатым, из всех сил выбивающимся трудягой? Да никогда!
Теперь о моральных ценностях. В чем они? Деньги, как мы уже догадались, к ним не относятся, но ими контролируются. Образование среднего качества еще бесплатно, а чуть что повыше да получше — гони монету. Медицина? Если доктор пока не берет, так аптека свое возьмет: ладно бы доктору от этого перепало, так этим кормятся какие-то незнамые радетели. Культура? А ну-ка, купи, попробуй дешевую книжку малышу! Своди его в театр! Самое легкое и дешевое — содержать его беспривязно у телевизора. Чего он из него наберется, другое дело, но что такое образование доступно и легко — факт неоспоримый.
Что осталось? Пожалуй, религия. Вроде бы она способна соединить нас вместе, связать в единый, так сказать, веник. В деликатном деле этом мне не хотелось бы судить да рядить. В церковь я как раз хотел бы верить как в силу соединяющую.
Ох, много накопилось нестроений в России. Многое потеряли. Многого не нашли, потому как не там и не того искали.
И вот той гармонии, о которой сказал президент, пока не имеем. Слов нет, трудно сшивать кафтан, разодранный в клочья. Первому лицу Державы не позавидуешь. А тут еще система ПРО в Центральной Европе, бывшем, но все сдавшем соцлагере. Таллин открыто провоцирует, кипит ненавистью Польша, вталкивая нам в желудки свое непотребное, нивесть где перекупленное мясо, куражится Вашингтон, гуляя победу над разрушенным СССР. Господи, помоги нам всю эту напасть одолеть!
Но без единства, в основе которого общие для всех моральные ценности, нам напасти эти не сломать.
Трудно этого единства добиться.
Неужели уже невозможно?

* * *
Всю свою жизнь и все свои книги — а последние двадцать лет, создав и возглавив Детский фонд, особенно глубоко и пристрастно — я посвящаю детству. Не просто, и не всему детству — это практически невозможно, а детству страждущему. Историй, судеб, ошибок до лжи и слез, искалеченных и возрожденных людских судеб, произошедших или начавшихся в детстве, у меня не сотни — тысячи. Трагедийность современного детства не может — поначалу не поражать, а если ты погружен в эту катастрофу двадцать лет кряду, то не может не угнетать. Достаточно заметить, что сейчас в России 750 тысяч несовершеннолетних сирот, из которых около 500 тысяч живут в семьях своей родни, а четверть миллиона — в государственных сиротских заведениях.
Немаловажно заметить, что собственный — Детского фонда — мониторинг, который он ведет с 1988 года (следующего за годом своего создания), показывает: за эти летa в сиротство выпали — точнее, опрокинулись, 1 миллион 700 тысяч детей, а из них почти миллион уже вышли из детских лет. И где они, что с ними — статистика не ведает. Лишь по отдельным историям можно, с большой, впрочем, долей уверенности, установить: многие и очень многие повторяют беспутность своих родителей, слабость внутренней, духовной защищенности, склоняются к пьянке, наркотикам, преступлениям. «Помогает» и государство: взращенные казенками до совершеннолетия, многие, выйдя во взрослый мир, не имеют крыши над головой, а, не имея профессиональной подготовки, работы, родственной души, теряют смысл жизни, всякую опору, и кончают жизнь самоубийством. Не мешало бы, ей Богу, чтобы Госкомстат показал обществу, сколько же из 49,4 тысячи самоубийц (данные 2004 года) и из 39,1 тысячи просто убитых за год граждан России — вчерашние дети-сироты, воспитанники сиротских казенок.
Хочу сказать сразу и со всей определенностью: я не противник государственных сиротских заведений; напротив, особенно сейчас, когда существует установка — в короткие сроки раздать гражданам всех детей из этих учреждений (а это четверть миллиона!), и детдома и интернаты для сирот закрываются в массовом порядке. Но об этом — чуть позже.

* * *
Для меня давно более чем очевидно — дети, особенно их беды, — чистое зеркало, в котором отражается мир, страна и народ, его состояние, да и вообще, сущность. Мониторинг Детского фонда, на который я сослался, свидетельствует: сиротство как социальный фактор был в Советском Союзе, есть он и в новой России, как сохранился и в странах СНГ. Главный мотив сиротства — прежний: редко — гибель родителей, часто — их тяжелое пьянство, родительские преступления, в результате которых они оказываются в колониях. Из новых примет: низкая профессиональная готовность родителей к новой жизни; увольнения и безработица; бомжатничество как социальное явление; наркомания взрослых; мнимые детские свободы, когда, попрошайничая в большом городе, можно за пару дней собрать столько же, сколько получает бабушка-опекун за месяц в качестве пенсии. И бедность. Бедность вообще — всякая, разная, ничтожная и воинствующая, бедность, которая толкает сперва на воровство, а потом — на разбой, на побег из дома, на жизнь в подземном коллекторе, и здесь свою порочную роль играют мнимые детские свободы. Свобода не ходить в школу, не слушать учительских нотаций — словом, по-детски понятая и принятая воля, идущая еще от времен «Республики ШКИД» и «Путевки в жизнь».

* * *
Но и это — еще присказка. Сказку же и можно обозначить словами «духовное единство» и «моральные ценности». Смею утверждать — у нас нет ни того, ни другого. Не на уровне желаний и целей, а на уровне того, что, наверное, поважнее, — текущей жизни и бытового сознания.
Люди разобщены. Нет идеи, их соединяющей, хотя бы на уровне отношения к собственным детям. Лозунг советских времен, во многом в ту пору реально осуществленный, — и это надо признать — «дети наш единственный привилегированный класс», сейчас утратил всякий смысл. В лучшем случае, дети обращены в раздел частной собственности. Состоятельные родители «инвестируют» в своих детей накопленные средства, возят их в частные детские сады, потом в частные школы, обучают языкам за границей, лечат — на дополнительные средства — у особых специалистов, «организуют» хорошие аттестаты и дипломы, нормой стали не только платные западные университеты, но и «обычные» лагеря и летние школы в кругу своих «одноклассовых» сверстников где-нибудь, например, в Швейцарии. Родители таких детей применительно к детям иных, скажем мягко, социальных групп, местоимения «наши» не применяют. Граница понятий — «наши» — «не наши» в сфере, так сказать, симпатий состоятельных взрослых резко сдвинулась, уменьшив число огражденных заборами состоятельности от резко возросшего числа детей граждан несостоятельных.
Увы, увы, сближения здесь не предвидится. И носит оно, в том числе, моральный смысл. Москвичей, утверждал Булгаков, портит квартирный вопрос. Добавим: россиян вконец испортил вопрос денежный. Деньги не только взрослых поделили и разграничили, но и детский мир рассекли надвое. И у этого раздела будут свои последствия.
Дети бедных — не ровня, с ними не следует общаться, от них нечему научиться. Но самое опасное: они — априори аморальны, невежды, рабы. Это все расхожие мнения. Но господа! Мы это уже проходили! И не только мы! Зачем возвращаться в этот социальный зоосад, где человек человеку враг и бедный богатого не разумеет? Западная политология считает безусловным влияние социализма на капитализм: смягчение там межклассовых противоречий, уступки богатства бедности, внедрение всевозможных инструментов материального выравнивания, как, например, известное немецкое народное акционирование (совладение) крупнейших и богатейших предприятий получением рабочими солидных, дополнительных к зарплате, средств от общей прибыли! У нас кое-где это попробовали. Но вместо дивидендов соблазнили народ скорым выкупом акций, грошовой подачкой — и тотальной приватизацией. И закон этому не помешал, сделав бедных беднее, а богатых богаче.

* * *
Но лучше бы — и куда эффективней! — если бы родители сами, благодаря своему труду — и оплате за этот труд — исполняли свои родительские обязанности, не дожидаясь от казны хоть и разумной в этой ситуации, но — подачки. И здесь мне очень по нраву действия профсоюзов завода во Всеволожске, где собирают «Форды». Там, как известно, рабочие добились повышения зарплат всерьез, а не на три копейки. И разве это не справедливо, если знать, сколько безумных тысяч долларов стоит один «Форд» в автомобильном магазине?
Я не экономист, и поражаюсь законодательству, которое позволяло все пивные заводы России продать финско-шведско-датскому консорциуму. Кроме, вроде, «Очакова», все пивзаводы, даже казанские, у них в руках. И что получается: вода русская, электричество русское, бутылки из русского, в основном, стекла, а доходы от «Балтик» и прочих сортов пива, только названий иностранных, утекают в западные банки!
Что-то мы знаем о разлагающем смысле чьих-то прибылей, рождающих чью-то бедность. Что-то не знаем. Но вполне очевидна разлагающая их суть, и разрушает она те самые моральные ценности, которыми была сильна Россия. Разве великий драматург Алексей Николаевич Островский не создал истинную энциклопедию добра и зла, любви и ненависти, милосердия и отчужденности, основанную на противостоянии бедности и богатства, чести и бесчестия. А Чехов? А Достоевский? Горький, наконец!
Неужели все эти великие уроки прошли для нас попусту, и мы, как двоечники, единственное к чему готовы, так к повторению пройденного — и не лучшего пройденного? А если нам русской культуры мало — перечитайте великую «Сагу» англичанина Голсуорси или трилогию великого американца Драйзера.

* * *
Межчеловеческие, личностные отношения возникают именно в детстве. Урок зла, выученный в нежном возрасте, открывает ворота во зло, а урок добра обучает добру и в ответ откроет добро. Но у нас, в Фонде, что ни история, то беда — непоправимая даже в самом благополучном взрослом итоге. Ну вот, к примеру: сожитель убивает топором мать на глазах у пятилетнего несмышленыша, и у него никого больше. На кого ему надеяться и рассчитывать — на воспитателей в детском доме? Но они, пусть самые добрые, приходят на работу по сменам — придет, уйдет, и как ни стараются — а это далеко не везде и не всегда — разве мать заменят? И вот тянется этот хилый человечек, бледный, как картофельный росток в подвале, улыбается беззащитно, влечется — к своим, к чужим, — ведь дитя всегда надеется на лучшее, а ему — раз, раз! — по душе. Или обзовут сиротой, беспризорщиной, или — хуже того! — возьмут в дети, а узнают, что у него энурез, по ночам писается, и обратно в детдом: мол, не тот ребенок, подберите другого. И кто разберется в нем, кто приголубит, прижмет к себе, лишний раз поцелует, жалея и зная, что энурез-то этот — страх, тянущийся из раннего детства, боль, которая с этим человечком об руку пройдет сквозь всю его собственную жизнь, а утихнет, утонет только потом, годы спустя, в его собственных, счастливо сотворенных и воспитанных детях! Если получится. А если не получится?
Одоление боли, посеянной в детстве, одиночестве, никомуненужности — тягостный труд и самое пустое в его оценке, уповать только на воспитателей, на деньги, которые дает государство, чтобы одеть, обуть, накормить, выучить и вылечить маленького изгоя. Именно, что весь мир к ним должен быть обернут. Вспомните «Каштанку», «Гуттаперчивого мальчика», «Белого пуделя», «Без семьи» и множество иных «детских» книжек для недетского смягчения душ, воспитания доброты и сострадания, которые не одно поколение людей людьми сделало! Почему же сейчас мы так боимся понятия — нравственное, духовное воспитание? Почему о милости к падшим, в том числе падшим в детстве, и не по своей воле, предпочитает не говорить школа. И семья! В лучшем случае, бабушка, а то и прабабушка что-нибудь произнесет назидательное, да кто этих бабушек сегодня чтит по-настоящему-то, всем сердцем! В лучшем случае: «Молчи, старая, ты из другой эры!»

* * *
И вот здесь я хочу приблизиться к этой «другой эре». Попалось мне навстречу это чудное зеркальце, в котором увидел я всех нас, и, как думалось, в лучшем виде. Да выходит, поспешно думалось.
Повидав, и повидав немало, в домах ребенка, детских домах и школах-интернатах, создав систему семейных детских домов, получил я года два тому назад письмо от о. Амвросия, настоятеля храма великомученика Никиты из Павло-Посадского района Московской области. Просил он о помощи, но прежде — сердечно и с любовью рассказал о судьбах детей, которых он принял в приют при своей церкви. Мы помощь быстро собрали, поехал в «Детский корпус» Никитского храма.
Владея темой сиротства и беспризорничества, я оказался душевно тронут стихийным новаторством этого приюта. Дело в том, что сиротство и беспризорничество хоть и близкие, но неравноценные явления. В чем-то они смыкаются, в чем-то расходятся. Нынешние беспризорники — чаще всего «бегунки», «перелетные птицы» — из семей своих ослабевших, из детских домов, «вольнолюбы», не желающие уроков, но жаждущие клея «Момент» и одури от него наступающей, легких денег — выпрошенных или украденных, или уже наркотиков. Сиротство же у нас, в основном, казенное, учрежденческое. Туда детей передают через органы опеки и попечительства — и милиция, и соседи, и школы, по всякому. Однако попасть в детдом «на раз» — не получится. «На раз» — у нас существуют бывшие детприемники, ныне центры временного пребывания несовершеннолетних правонарушителей (ЦВИНПы). Нарушил — попал. Не нарушил... А вот эти — по государственным приютам.
Бывал я и в этих учреждениях. Там и ковры, и поварихи с воспитателями, и учеба в ближней школе — на какое-то время. А за это время госприют должен устроить ребенка в государственный же детдом (интернат) или вернуть в семью.
Хождение по этим ступенькам — всегда для ребенка мука мученическая. Некоторые на полдороге сбегают. Оказываются среди беспризорников. Но и среди без призора оказавшихся есть дети, которых никуда не отнесешь.
Ну, например, одну девочку в детский корпус привели посторонние люди — забрали ее от умершей бабушки; у девочки в шесть лет не было свидетельства о рождении; принять ее в казенное заведение вообще-то можно, но... нельзя.
Или еще история. Девушке 17 лет. Нигде ни дня не училась — о, где он, общенациональный всеобуч миновавших лет? — с мамашей фактически бомжевала. Матушки-монашки приюта, с высшим образованием, между прочим, в кратком до удивления времени девушку подготовили к экзаменам и она для начала «окончила» экстерном 4 класса. Когда я был, ее учили дальше — а ведь расписаться не могла.
У каждого из почти 30 «никитских» ребят свой «роман». И почти всякий раз попасть в «казенку» без ЦВИНПа, то есть без правонарушения — или вовсе, или почти не получалось. Мы с батюшкой обошли приют. У младших — полный рай и красота. У тех, кто постарше — посуровее. Комиссии, которые стали налетать на приют, как черные коршуны, установили, что маловато туалетов — действительно, чтоб сразу 30 ребят сели на толчок, этого нет, не спорю. Может быть, возможны и другие замечания — вполне вероятно.
Но комиссии, которые зачем-то инициировала прокуратура, ни разу не заметили некоторых деталей. Например, девочке у которой не было свидетельства о рождении, приют и без него отметил день ее ангела, одним только этим, бесспорно, повысив ее психологический статус, внушив ей такое необходимое и такое простое — ее нужность. Но это комиссиям не в счет. Не в счет им, что дети любимы матушками. Чтобы «утешить» государство, каждая из них оформила опеку или попечительство над 5-7 детьми. Но по этим правилам детям нужно жить в доме у матушки, а не в приюте. Но ведь дом-то матушки — храм.
Идет война казны и мира. Строгости и закона с любовью и семьей. Вот именно — приют «Никита» — это семья, и государству не должно быть дела до того, сколько в семье туалетов — лучше посмотрите, сколько у них нижнего и верхнего белья, сколько хорошей обуви и качественных пальтишек и как они учатся в обычной школе? А главное — их душевное настроение!
И вот опять спрошу себя и всех, кто к этому причастен: почему инструкция, закон и русские люди, которые, вроде, искренне требуют их исполнения, своим исполнением гнобят не только других, милосердных русских людей, а уже детей угнетают: ведь готово решение о закрытии приюта на 90 дней, что означает его фактическую ликвидацию. Куда детей-то? В казенный детдом. В учреждение.
В маленьком зеркальце Никиты отражается немалая философия: закон (а точнее-то подзаконные акты), по-прежнему важнее человека, важнее судьбы ребенка, ущемляя его интересы и попирая милосердие и не позволяя доброте осуществиться.
Так что духовного единства вокруг вполне очевидной моральной ценности, чем является скорая помощь детству, не наблюдается. Люди при должностях, — в погонах и без — не желают быть вместе с матушками и о. Амвросием. Они, похоже, наслаждаются тем, что не вместе, а — над. Попирать — но не во имя нашей, такой святой правды? — им приятнее, чем помогать.
Есть ли выход из этого? Он в человечности. Но, похоже, нас все больше от нее отлучают. Без бумажки ты букашка. По-прежнему. Я начальник — ты дурак, ты начальник — я дурак. Начальники и законы по-прежнему «оттягивают» народ, и он — даже если хочет — предпочитает с властью не связываться, ей покоряться и плевать на все и вся. Но — глядите! — народ наш — в великих массах — уже давно плюнул на своих детей. Устал за них, а часто и с ними, бороться. Устал обивать пороги всяких заведующих — от детсада до школы. Власть нижних чинов, не человеческие, а чиновные качества исполняя, этим своим псевдоблагом понуждает нацию к бездействию, отучая ее от благодеяний в целом. Тут уж от малого до великого — действительно один шаг. Но этот шаг не от малой победы к великой победе, а от малого поражения — к великому.

* * *
И я, и Детский фонд, и 368 семей российских, наших потрясающих волонтеров, создавших семейные детские дома, в полной мере и каждый день вот уже 19 лет подряд испытываем на себе это расхождение общества и власти в разные стороны. Одни, эти наши родители-воспитатели спасают брошенных детей. Другие, — а это множество мелких служак из органов опеки и попечительства и местной исполнительной власти — этому спасению изо всех сил мешают. И основание только одно — отсутствие Закона о семейном детдоме, присутствие «Положения» о Детском доме семейного типа, что есть учреждение, нового свойства казенка и положение о приемной семье — а это уж совсем третье. Никак не можем развязать этот узел. Казалось бы, простейший.
Я сказал вначале, что аж 25.000 детей решено в краткие сроки раздать по семьям, соблазняя людей немалыми денежными поощрениями. Благо в принципе, при такой массовой распасовке это может обернуться бедой, потому что совсем скоро подросшим даже в хорошей, терпеливой семье детям, потребуется отдельная квартира. В наше-то время! По нашим ценам! Но оставим пока в стороне эту иллюзию.
Заметим, что гражданское движение в виде семейных детских домов, без соблазнения деньгами — разве ими соблазнишь, если такая семья начиналась сразу с 5 приемных детей; может ли быть решение серьезнее! — состоялось, оправдало себя — вне учрежденческих форм. И есть результат: 3 с лишним тысяч детей, принятых и воспитанных за 19-то лет, и воспитаны и вылечены, и спасены морально, и получили образование. Только с 20 ребятишками (генетика, отягчающие обстоятельства, неисправимый срыв) не вышло, не получилось.
И нужно-то этим взрослым было только одно от государства: за воспитание 5 приемных детей (и гораздо больше!) — всего-то общепринятый социальный пакет, признающий этот труд работой, а как следствие — стаж, пенсию, больничный и т.п.
Однако этого государству жаль. Никак не желает оно признать спасение не одного, а группы сирот, сопровождение их до взрослости (и во взрослости — тоже; но это уже за пределами взгляда) — трудом.
Между тем, приют при Никитском храме должен быть — по уму и сердцу — именно семейным детским домом. Он таков и есть. Но при одном условии — семья обычная, и церковная тоже, не может быть государственным учреждением. Это семья, со всеми вытекающими ее обязательствами, но при социальной поддержке государства.
Обращаюсь (в который раз!) к законодателям: примите короткий, но внятный закон о семейном детском доме не как об учреждении, с социальным пакетом, и дайте волю доброте гражданского мира. Где как не у граждан искать и находить эту доброту? Кто как не они много раз доказали Отечеству свою любовь к нему — не словами, а поступками.
И разве матушки Никитского храма, о. Амвросий, как и родители-воспитатели семейных детских домов — а их 700; могло бы и может быть куда больше! — не есть то самое гражданское общество, которое не заседает, не говорит, но доброе дело делает!
* * *
Еще одна важная тема. Она касается и детей, и особенно — стариков, но про них — отдельная забота. Зрители и читатели, наверное, не остались равнодушны к сюжетам, когда маленьким брошенным детям в больницах заклеивали рот скотчем, в собесовский интернат с трудом впускали уполномоченного по правам человека — там неходячие больные, психически страдающие дети сгнивают от пролежней и грязи, потому что женщины (увы, женщины), их обихаживающие, устали, привыкли, стали бессердечными.
А между тем это еще одно свидетельство, пусть малое, расхождения тех, кто во власти с теми, кто внизу: за такую бы службу надо платить особые деньги, потому что и в самом деле, не каждый (каждая) выдержит эту боль. Приплаты там существуют. Но разве со всеми приплатами такова роль и место человека, пусть даже простой нянечки, возле страждущего, а часто — умирающего ребенка? Но денег на это, похоже, нет и не будет. А, главное-то, — ни за какие деньги не купишь милосердия и терпения, и любви, той милости к падшим (по разным причинам), к которой нас поэт призывал.
Честно говоря, такую милость и практическую возможность этой милости я вижу не просто в верующих, а в монашестве и, прежде всего, женском. Нет, не напрасно, а по житейскому велению, раньше приюты и богадельни были у церкви. Не зря и сейчас служение детям во многих европейских проектах построено на монашеском принципе самоотречения во имя других — таким пожизненным самоотречением приемных матерей наполнена светская австрийская модель «Киндердорф–SOS» — деревень для сирот Германа Гмайнера, в пропаганду которой и ее, в конце концов, внедрение на нашу землю столько энергии потратили «Известия» и ее собкор Елена Брускова.
Ну почему бы не распахнуть широко дверь больниц, сиротских заведений, хосписов, но особенно учреждений для детей покинутых и больных — женскому монашеству. И сестричеству — как же славно подтверждает труд молодых сестер милосердия из училища при храме царевича Димитрия при 1-й Градской больнице в Москве.
Скажут — и говорят! — церковь отделена от государства. Боятся церкви. А она — спасительна всегда. Особенно же — когда человек беспомощен, болен, мал, одинок, и надобно его спасти не по службе, не за зарплату и ругань, но еще по сердечной, Божеской, уверенности в святости этой поддержки.

* * *
Хочу безоглядно поддержать тезис президента о духовном единстве и моральных ценностях. О том и другом мы перестали говорить и думать всерьез в последние годы. Теория — и практика — единства, построенного на труде, терпимости, любви, милосердности перед ликом денег оказываются персонажами едва ли не юродивыми. Конечно, трудно требовать терпимости от нижнего звена прокуратуры, но включите тогда здравый смысл перед тем, как принимаете решение на 90 дней закрыть приют «Никита», а то ведь невольно приходит дерзкая мысль: общая надзорная функция прокуратуры требует надзора за самой прокуратурой.
Да, и это, пожалуй, имел в виду президент, все повторяя и повторяя миру слова о правах гражданского общества. Но какие, у этого общества, инструменты? Увы, их нет. Кроме слов.
Так пусть же хотя бы эти мои слова станут не только адвокатской речью в защиту церковных и монастырских приютов и семейных детских домов для покинутых детей, не только призывом к государству смелее распахнуть двери для профессионально подготовленного монашества в места нашей народной печали. Но и голосом в поддержку президентского воззвания, обращенного ко всем: духовному единству на основании моральных принципов.
Он прав! Это важный фактор развития!