ЭКОЛОГИЯ ДЕТСТВА

Если в корне понятия экология лежит греческое слово «экос», «обиталище», то, может быть, настала пора ввести в оборот выражение — экология детства, ибо обиталище детства давно требует научного и этического осмысления, и одной из самых грубых взрослых ошибок является глубокое заблуждение, будто уж в детских-то делах мы, конечно, разобрались.
Увы, обиталище детства, экология детства — совершенно неясная тема. У нас нет полноценной концепции детства — философской, нравственной, медицинской, генетической, педагогической. Как не трудно заметить, жизнь и судьба ребенка оказались разорванными между ведомствами, которые друг с другом не стыкуются. Минздрав — это здоровье ребенка, Минпрос — это его образование, профсоюзы — это елки и лагеря, комсомол — это пионерский отряд. Единственный общий знаменатель, если он, конечно, есть, — это семья, но посмотрите, сколь оборонительное положение занимает семья, сколь малограмотна она, сколь невооружена юридически, социально, этически. Грустно это признавать, но у нас нет и разумной концепции семьи. Ее разрывает множество самых тяжелых противоречий. Именно в семье происходят тихие и громкие бои самого высокого напряжения. Я бы даже сказал так: судьба перестройки, истинное отношение к ней формируется именно там, в семье, за закрытыми дверьми, и если в общественном сознании происходят какие-то серьезные перемены, то они оформляются именно в семье.
Конкретный результат семейных бурь — 700 тыс. детей до 18 лет, которые каждый год остаются с матерью или отцом. Дети развода, дети взрослой нетерпимости или нетерпения — именно в этом детском океане рождается отрицание нас, взрослых, разнообразные формы протеста, социальный негативизм, по поводу которого мы так часто ахаем и охаем, не зная, что подумать.
Сколько дашь, столько получишь, как аукнется, так и откликнется, — эти простонародные истины лучше иных философских мудрствований определяют характер межпоколенческих взаимоотношений, а если говорить об экологии детства — то вот она, одна из ярчайших характеристик обиталища современного детства: разделение любви, тоска, бессилие, которые вряд ли даруют обществу стопроцентных энтузиастов.
Возвращаясь к мысли о необходимости цельной концепции детства, хочу обратить ваше особое внимание на нестыковку двух решающих судьбу человека ведомств — здравоохранения и просвещения. Редкий учитель хотя бы в общих чертах знает о здоровье своего ученика, интересуется им, так же как медицина, по существу, не контролирует постоянного стресса, диктуемого ребенку школой. У врачей и учителей свои доктрины, и все они, конечно же, прокламируются как гуманистические. Только так ли это на самом деле?
Говоря об экологии детства, хочу обозначить еще две болевые точки.
Первая — медико-генетическая незащищенность семьи и общества. В единственной из развитых стран — у нас — нет системы медико-генетических консультаций, число детей с умственными и физическими недостатками растет, становясь все более тяжким бременем для государства. Однако давным-давно известно, что наука способна управлять этим непростым процессом, практически помочь людям, осуществляя функцию милосердия. Каждая женщина, ждущая ребенка, и каждый новорожденный должны пройти по одному обязательному анализу, ценой всего в 5 копеек, но, экономя этот гривенник, мы предпочитаем тратить миллиарды на содержание школ и вечно несчастных детей. В одной, к примеру, Тюменской области, не самой, кстати, густонаселенной, 13 000 умственно неполноценных детей.
Вторая болевая точка — индустриальный эгоизм. Говоря о чистоте природы — громко говоря! — мы почему-то предпочитаем опускать самый важный аргумент — воздействие среды на мать и ребенка. Лисьи хвосты над трубами химических, металлургических и многих иных заводов оборачиваются человеческими уродствами, муками, изломанными судьбами детей. Например, в зоне Новолипецкого металлургического комбината, по поводу строительства которого столько барабанов мы продырявили, содержание сероводорода в воздухе в 2,5 раза выше допустимого, а угарного газа — в 3 раза. Цена этому такова: угроза прерывания беременности у женщин возросла троекратно, в 2,5 раза чаще регистрируются врожденные пороки развития у детей, детская смертность на 78% выше, чем в регионах с нормальным экологическим режимом.
Детская смертность — вообще наш национальный позор. Вот уж по этим показателям мы обошли весь цивилизованный мир. Американцев — в 2,5 раза, японцев так вообще в 5 раз.
Природа индустриального эгоизма — результат многолетних подмен целей, дела вредоносного, разрушительного, до сих пор еще не нашедшего достойного системного отрицания. В силу этой подмены, тонна произведенного металла — это результат, а сломанная человеческая судьба — забота собеса, что касается страданий изуродованного индустрией ребенка — то это дело и мука одной лишь семьи.
Но ведь у каждой семьи есть противосила. Не есть ли результат этой тихой противосилы — сотни и сотни интернатов для детей с физическими и умственными пороками развития, переполненные детьми, куда разуверившиеся, уставшие или тоже эгоистично настроенные родители спешат сдать своих детей? Эгоизм — на эгоизм, сила на силу, а с точки зрения разумной экономики, снова все та же песня, когда недовкладывая в один карман, мы вынуждены рассчитываться из другого. Правда, гораздо больнее рассчитываться — здоровьем собственных детей.
Эта вторичность, третичность интересов детства, его обиталища привели нас и вовсе уж к постоянным тупикам, которые мы сегодня с изумлением лишь обнаруживаем. Все страны после войны помогли детям, пострадавшим от фашизма, и лишь мы одни, поместив в детдома бывших малолетних узников фашистских концлагерей, забыли — да, забыли! — об этих детях. Сейчас СДФ занят созданием Союза чудом выживших детей фашистских застенков, восстановлением социальной справедливости по отношению к ним. Всего-то их осталось около 3000: из этих детей фашисты качали кровь, а мы все думаем-гадаем, можно ли признать их участниками войны.
Увы, товарищи, обиталище детства в нашей державе требует не просто капремонта, но нового строительства. У нас, например, начисто отсутствует система, так сказать, реставрации ребенка, совершившего правонарушение, и раз ступивший на этот путь в 90 случаях из 100 обречен на подозрение, отторжение общества и на, как следствие этого, рецидив. В нашей стране вообще чрезмерно большое количество осужденных детей. Принцип устрашения, отступивших во многих сферах применения Закона, здесь буйствует, лишь подчеркивая этим непервостепенность интересов детства вообще и конкретного ребенка в ряду так называемых взрослых приоритетов.
Еще одно. Наши социальные традиции греховны тоталитарностью. Целые поколения мы приучили к мысли, что у нас все на себя берет государство — человеку остаются лишь моральные мелочи. Социальное творчество масс — именно масс — оставалось декларацией, практика жизни закреплялась окорачиванием попыток такого творчества. Это порождает недоверие к переменам, и самое тяжелое последствие этого явления — социальное иждивенчество масс. Давайте проанализируем качество деловой почты прессы. Сколько там искренних желаний принять на свои личные плечи хоть часть тяжести государственных забот, и это прекрасно. Но сколько апелляций, обвинений государства в самых ничтожных конфликтах домоуправленческого ранга: течет крыша — письмо в ЦК, никак не менее, гвоздь в собственном матраце — жалоба в Совмин. Как результат — деформация сознания, моральные перевертыши, когда черное хочется выдать за белое, потому что все равно виноват кто угодно наверху, только не я, родимый.
Вот пример такой деформации моральных ценностей, «объективизированное» изобретение причин, мотивирующих новую мнимонравственность.
Какими словами А. Лиханов «осыпал» эту девочку за то, что она по своей наивности написала правду о нашей с вами жизни. Ее молодая жизнь — это отражение нашей с вами. Кто виноват, что она «начинающая»?
«Меня зовут Татьяна, мне 25 лет, у меня растет дочь, и я пока еще замужем. Что я скажу своей дочери о женской гордости, чистоте, о любви?
У меня хороший муж. Он не курит, не пьет, не гуляет с женщинами, не ругается, не учится и не работает. Он ничего не делает. Как видите, все его достоинства начинаются с приставки «не». Через два года совместной жизни у меня появился любовник, он одевает, кормит, помогает материально мне и моему мужу. Да, я продаю себя за вещи, тряпки, побрякушки и не люблю своего мужа.
Как я смогу сказать своей дочери: «сладок лишь запретный плод», если очень мало мужчин добиваются этого запретного плода? И как я скажу: «люби своего мужа, живи в согласии и дружбе с ним», если муж есть, а денег нет и не купишь обнову, нет денег, но «зато есть денежный мужичок за стенкой». И я не буду осуждать свою дочь за то, что пошла к денежному мужичку. Ну а что делать, если этого нет, а годы, молодые годы уходят?»
И лично Альберту Лиханову хочется сказать: «Не надо жалеть начинающих провинциалок Танечек. Вы помогите им, помогите поверить в любовь, чистоту, женскую гордость».
Мы сейчас как будто уговорились не торопиться с выводами, но что это, как не новая форма женского сутенерства. Кстати, минувший год гласности для многих стал годом открытия таких заповедных тем, как проституция, токсикомания детей, наркомания несовершеннолетних, даже обсуждаем такую недавно безусловно стыдную тему, как гомосексуализм. Совсем недавно еще вовсе не существовавшее оказалось делом вдруг вполне явным, хорошо поставленным и профессиональным, а народные традиции и общепринятая мораль устаревшими и недействующими.
Мне кажется, этот пример наиболее убедителен в оценке двух истин — официальной, общеупотребимой, и неофициальной, а потому — популярной.
Жизнеспособность двух истин, увы, слишком действенна в сфере экологии детства. Сделанного никто не отрицает, правда, сделанное для детей напоминает оазисы, разбросанные то тут, то там, но не единую систему. Кроме прочих, и прежде всего социальных усилий общества, с особой силой детству нужно сегодня моральное единомыслие народа, объединенная помощь нации, осознание, что перед интересами детства все должно отступать. Слово и дело — благотворительность, подразумевающие добродетельность, как правило, частных инициатив, — должны обернуться чем-то новым в наших обновляемых обстоятельствах.
Я бы обозначил это новым понятием: благотворчество. Благотворчество во имя детства, руководимое приоритетностью незащищенного возраста, благотворчество и индивидуальности, и коллектива, и отрасли — вот, как мне кажется, искомый ход для гарантированной защищенности, для благополучной сферы обитания детства.
Я не говорю здесь о конкретных шагах Советского детского фонда имени В. И. Ленина, но хочу верить и надеяться, что кратко обозначенные здесь принципы и должны стать несущими сваями этого нового общественного единения.
Очень надеюсь, товарищи, на вашу помощь, на ваши сердца и души, на ваше неравнодушие — на помощь настоящей и большой науки, главная цель которой, как я понимаю, — человек, а человек — продукт общественный.