Обожаю библиотекарей, особенно провинциальных. И хотя вполне сознаю, что человеческие достоинства чем угодно определяются, только не профессией, готов и впредь заблуждаться на сей счет, полагая, что близость к книге вынуждает человека быть мягче, а значит — интеллигентнее, шире, а значит — образованнее, и уж отсюда — добрее, внимательнее, человечнее.
Мне посчастливилось во взрослой жизни знать и любить многих просто-таки золотых людей библиотечного дела, подлинных книжников. И на первое место я вывожу для себя лично — что естественно, не так ли? — главного библиотекаря вятской «Герценки» покойного ныне Виктора Георгиевича Шумихина. Низкий поклон и ему, и тысячам известных и безвестных людей книги: библиотекарям, библиографам и всем, кто, прежде чем передать книгу читателю, умеет заглянуть ему в глаза, а прежде того заглянуть в книгу, чтобы соединить эти два, всякий раз новых, начала в новую, духовную, целостность.
Однако сейчас моя речь о совсем особом роде библиотечного дела, о библиотекарях из библиотекарей, о библиотеках из библиотек, о детских библиотеках.
Я сказал о них, как мог, еще пятнадцать лет назад, написав и опубликовав повесть «Детская библиотека», посвященную тому, как сам малышом пришел в библиотеку и что делалось со мной потихоньку в те суровые годы, когда гремела война, а мы тем временем, «глотая» с возрастным ускорением обтерханные, вспухшие от прикосновения сотен рук довоенные книжки, росли и укреплялись духом благодаря теперь уж безвестным, увы, забытым женщинам разных возрастов и обличий, которые не только книжки нам выдавали, но обогревали, коли замерз, подкармливали, если падал в голодный обморок, но прежде всего, возвышали детский дух до прекрасных высот — ведь детский дух ни в чем не уступает взрослому.
Детская библиотека для нас, тогдашних, была узлом, где переплеталось много нитей, тянущихся куда-то в волшебную и незримую даль и протянутых назад, в таинственное прошлое. Но узел был туго завязан в том нашем детском дне, в его сущности, поддерживая буквально всем: и самим приходом в библиотеку, где мы чувствовали свою нужность и значимость, и выбором книги, той, единственно важной, которая нужна именно сейчас, и краткими разговорами с библиотекарями, которые никогда не были пустыми, а, кроме того, оказывались еще одним уроком — умения говорить с незнакомыми взрослыми...
После войны детские библиотеки по-хорошему «окормило» государство: новыми зданиями, книгами, оборудованием. К ним прибавились важные и нужные растущему человеку юношеские библиотеки.
И вот теперь все это рушится! Как рушится вся государственная система под названием детский мир.
Игра понятий обрела буквальный смысл. «Детский мир» (в кавычках) — система магазинов, продающих детские товары, а без кавычек — часть нашего социума, важный кусок общества — целая треть! — со своим материальным богатством: школами, дворцами детского творчества (бывшие дворцы пионеров), станциями юных техников, гигантской системой здравоохранения для детей, социальной и гражданской охраны — дома ребенка, детские дома, школы-интернаты, — театрами и, в конце концов, библиотеками.
Есть такой термин: патернализм. По-русски говоря, попечительство, опека, охрана, всесторонняя забота. Государственный патернализм — это особая забота о немощных: детях и стариках. О тех, кто еще и кто уже. Еще не самостоятелен, уже немощен.
Социальный, внутренний патернализм власти — это признак ее качественности и благоразумия, которое выражено в покровительстве над старыми и малыми.
Увы, ход самодискредитированного реформаторства, который делался людьми, лично никогда не управлявшими хотя бы сапожной лавкой, сместил основополагающие критерии. Сместил, увы, не в теории, хотя делался теоретиками, а в практике.
Ломать — не строить, говорят на Руси. Наломали столько, что не одному поколению жизнь придется положить, чтобы заровнять следы этого лесоповала. Особенно в детском мире.
Еще — простите — краткое отступление. Стариковский мир способен словом защитить свои интересы, детский мир — может, и криклив, но формулировать собственные беды не способен, значит, ему нужны адвокаты. Не добившись своего, мир стариков уходит в небытие. Не получив своего, детский мир озлобляется, оставаясь в жизни, и таким не зримым, но явственным способом меняет всю структуру общества.
Освободить от государственного патернализма старость — значит, угробить ее. Освободить от патернализма детство — значит, сломать общество, его этические качества, мораль, правила. Это обернется злобностью, одичанием, жестокостью.
Или всего этого мы еще не получили?
Неразумный реформизм разрушил главные скрепы государственности: с бухты-барахты опрокинул нацию в вульгарный рынок, не создав обдуманных социальных стабилизаторов, не образовав системы социальной безопасности. Хотя даже знатный рыночник Сорос утверждает: да, есть рыночная экономика, но нет и не может быть рыночного отношения — к людям, прежде всего, к детям и старикам.
Однако рыночность, а это значит продаваемость всего и вся, включая непродаваемое, — не просто существует. Она достигла больших «завоеваний». Детский мир расколот социально: на бедных и богатых. Бедных — их бедные и беспутные — точнее, ставшие бедными и беспутными — родители «сбрасывают» в сиротство — сейчас в России 700 тысяч детей-сирот. Школа, раскаченная лживыми идеями о естественном отборе — неспособных неча тащить до 11 класса! — уклоняется от напастей взрослого мира: за пять последних лет в 47 раз возросло число 15–17-летних подростков, заболевших сифилисом; на учете 20 тысяч детей-наркоманов; половина детей к 13–15 годам начинают выпивать. А «МК» как-то сообщил: все мальчишки московских ПТУ хоть раз, да попробовали наркотики. И это на фоне беспрерывной, не на час не отступающей телевизионной киноатаки, где не только в американских, но и в отечественных фильмах — гон за богатством, перед которым человеческая жизнь — тьфу, ничто. И уж не спрашиваю, а утверждаю: результат — молодеющая, к самым нежным летам, к 10—12 годам, опускающаяся преступность самого тяжелого толка: только в следственных изоляторах России сидят каждый день 12,5 тысячи несовершеннолетних, а в колониях — 20 с гаком тысяч.
Прибавим к этому детскую инвалидность — глухих, слепых, с детским церебральным параличом детей, в том числе, тех, что лежат пластом и гниют в сельского значения богоугодных заведениях, детей, болеющих туберкулезом, — рост этого страшного, давным-давно признанного социальным заболевания измеряется порядками, а не разами. Так вот, ежели перечислить все больное, неухоженное, забытое, сброшенное на слабое местное финансирование детство, то, похоже, третья часть народонаселения — просто тяжкое грузило для рыночных мечтателей. По крайней мере, Хакамада уже вполне четко выразилась по поводу стариков: скорей бы сдохли, а то реформам мешают. Кто из новаторов отважится сказать такое же про детей? Особенно про неизлечимых уродов, сифилитиков, бесперспективных сирот и прочий люмпен? Вперед, гуманисты!
Я могу долго — до душевной тоски — перечислять необустроенность детского мира. Нелегко читать про беспризорников — 2 миллиона! — и маленьких беженцев — их до конца еще не пересчитали, про голодающих в многодетных семьях и инвалидов чеченской войны, однако, читая все это, взрослые, имеющие своих детей, как бы неосознанно включают двигатель психологического торможения: ну это все-таки не про моих, слава Богу, детей, внуков, это не про меня — и в этом глубочайшее общественное заблуждение. Нарастающий негативный ком не очерчен в своих гранях, он энергетически опасен, молниеобразен своими ответвлениями, проникновениями в иные среды и ткани, он заразителен и способен подгрести под себя любые позитивистские завоевания.
Иными словами, болезнь заразна, она проникает в самые здоровые внешне клетки, и нечего удивляться, что дитя ваше вдруг не просто хамит, а отрицает все идеалы, которыми жили и живете вы, попирает весь ваш личный опыт и судьбу, презирая за «неправильную» вашу жизнь и мировоззрение.
Но я же начал про библиотеку — к тому же детскую! Не слишком ли
уклонился?
Полагаю, что нет, потому как фон, картина распада детского мира и есть социальное и моральное основание того, к чему хочу призвать совестных людей — просто граждан, но, прежде всего, издателей, писателей, книжных торговцев.
Итак, детский мир разваливается: для меня, сидящего в глубине этой проблемы, сие очевидно.
Очевидно не только с точки зрения упадка, вызванного бедностью, нуждой, тяготами миграции, беженства, сиротства, нездоровья, но и, так сказать, упадка организационного. К примеру: в стране была система театров юного зрителя — с дешевыми билетами, особым репертуаром, естественно, государственными дотациями, заполнявшая очевидное пространство в системе воспитания. Теперь большинство этих театров преобразовано во взрослые или хотя бы молодежные: другие цены на билеты, а театрам надо на что-то жить, там тоже люди. Вроде понятно. Театры как-то — условно, конечно, — спаслись, но юных зрителей потеряли.
Следующая угроза — детским библиотекам. Их в России — 4600. Плюс в каждой школе — школьная. Гигантская система. А с точки зрения того, что сказано выше, — последняя баррикада.
Правда, на баррикаде оживленно. Повсеместно отмечено: в детских библиотеках полно ребят. Чем дальше от столиц — тем больше. Это радует, но в этом я вижу три причины. Во-первых, органическая потребность детства в самоспасении — от осточертевшего телевизора, от одиночества дома, когда ребенок предоставлен самому себе. Даже не отдавая в этом отчета, детство собирается вокруг чистого огонька, Во-вторых, при возникновении новых семей, что естественно и объяснимо, и при дороговизне книг сокращается число и масса домашних библиотек и книг в них, в том числе, для школьного чтения. В-третьих, «вымыты», ослабли, «обескнижились» из-за дороговизны собственно школьные библиотеки.
Но специализированные детские библиотеки — территориальные, муниципальные — годами не финансируются на комплектование. Если зарплату еще как-то платят, то на остальное денег нет вовсе. Новые книги не покупаются годами. Есть рекорды: за десять лет реформ во многих районных детских библиотеках не появилось ни одной новой книги, кроме подарков от читателей и родителей.
Итак: разрушается последняя баррикада, где женщины наши милые, получающие гроши, безропотно, беззабастовочно спасают детский мир России.
Но они и это терпят — им бы книг. Если как-то несытый человек еще может спастись — одолжить, вырастить что-то на огороде, то детская библиотека книжного голода не выдержит.
За год книжные фонды детских библиотек России сократились в среднем на 3–4 процента — это много. Старые издания дети зачитывают до дыр; их хоть и ремонтируют, но все-таки и списывают. Списание составило 4 миллиона книг в год (данные анализа 50 процентов сельских библиотек). Угасание библиотек, таким образом, очевидно.
Именно потому, что все это катастрофично, а детские библиотеки страны, может быть, единственная структура, не поддавшаяся — по природе вещей! — рыночным отношениям, Российский детский фонд призывает всех, кто может, и, прежде всего, издателей и книготорговцев, включиться в открытую благотворительную программу Фонда «Детская библиотека».
Начало уже положено: ряд издательств, среди которых главный взнос сделали «Известия», передали Российскому детскому фонду, а Фонд — детским библиотекам — книги на сумму 1 558 590 рублей. Серьезные прибавки получили Мурманская, Белгородская области, Республики Саха (Якутия), Коми, город Киров.
Но это лишь начало. Почему за дело берется Детский фонд? Прежде всего, из нравственных соображений. Детские библиотеки России надо спасать — ведь они созданы для детей. Во-вторых, у Фонда есть опыт и возможность транспортировки солидных грузов точного адресного назначения.
Мы просим, прежде всего, столичные государственные и частные издательства, книготорговые организации передать возможные неликвиды для пополнения библиотечных фондов, а предпринимателей — средства для закупок книг особо «трудным» библиотекам. Отделения Детского фонда действуют в большинстве субъектов Федерации, и они организуют дело на местах, где мы обращаемся к гражданам, учреждениям, банкам, иным любым структурам, просто к добрым людям: давайте сохраним последнюю баррикаду!
Она так нужна детскому миру!
Комментариев: 0
Оставить комментарий