РОДИЛСЯ — ЭТО УЖЕ ЧП?

Сегодня в Москве завершается международный форум «Дети в чрезвычайных ситуациях».
В эти же дни Российский детский фонд отмечает свое 16-летие. Его создатель и бессменный председатель — писатель и академик Российской академии образования Альберт ЛИХАНОВ выступил на форуме с важным, на наш взгляд, посылом: дети — часть сообщества, и очень часто взрослый мир искусственно создает чрезвычайное положение, в котором оказываются его дети.
Рассуждая о детях и их бедах, давно настала пора разобраться нам с самими собой, со взрослыми, понять, в какие стороны и во имя чего направлены основные общественные, государственные, экономические векторы, отдавая себе отчет, что положение детей — производная категория положения взрослых. Увы, наша власть упорно обходит определение общего нашего движения за, вероятно, явным отсутствием этой общности. Мы часто не можем толком понять, что с нами происходит.
Почему безмерно богатая страна мгновенно стала бедной? Куда и во имя чего исчезла государственная и оборонная мощь? В чем состоит двигатель нашего развития, да и существует ли он? Зачем разрушается наше социальное единство и в чем суть помощи государству немногих избранных, получивших невиданные преференции, отнятые у большинства?
Рассуждения на эти темы, конечно, существуют, занимая чаще всего полярные и не принимающие друг друга позиции, отрицающие друг друга споры, превращаясь в политическую перепалку, а народ по-прежнему в недоумении: так куда же мы все-таки движемся, к каким целям, к каким ценностям, да и движемся ли — может, уже давно летим в незнаемую пропасть?
Позволю себе избрать третейского судью, личность, которую вряд ли отнесешь к симпатизантам нашего недавнего прошлого.
Это Джордж Сорос. Констатируя ликвидацию политической дихотомии — «открытое общество — закрытое общество», признавая, что открытое общество в России не состоялось, он диагностирует важную и именно социальную данность: угроза открытому обществу исходит сегодня оттуда, откуда ее не ждали: от необузданного стремления к удовлетворению личного интереса. В переводе на бытовой язык это выглядит примерно так: народ России был ограничен — государством, законами, общепринятой моралью. Но как только с него сняли поводок, он ринулся во все тяжкие, локтями расталкивая друг друга, разворовывая, обогащаясь, хватая общественные куски. Но ведь ринулись не все, на всех все равно всего не хватит, а быстрое и ненасытное распределение состоялось, несколько сот семей завладели 80 процентами национального богатства, а десятки миллионов граждан выбыли за черту благополучия, конфигурация власти переменилась, обслуживая интересы меньшинства, чиновничество распухло, как клоп, напившийся крови, и, регистрирует Сорос, «отсутствие властного авторитета и социального единства... опасно для здоровья общества».
Доброхотный аналитик многократно подчеркивает: есть рыночная экономика, но нет и не может быть рыночного общества, а в России именно оно и создается. Вот как он говорит: «В отличие от очевидных наших коллективных потребностей, таких как мир и безопасность, закон и порядок, права человека, защита окружающей среды, социальная справедливость, рыночные ценности выражают не общие интересы, а лишь то, что один субъект согласен платить другому в процессе свободного обмена. Отсюда вывод: только общественные и политические институты способны охранять общественные ценности — пусть эти институты и действуют куда менее эффективно, чем рыночные».
Социально-политический пафос этого очень умного сверхкапиталиста более чем очевиден: он призывает Россию к снижению разрывов между консолидацией капитала в руках немногих и бедностью масс как условие новых, еще лишь только грядущих социальных потрясений.
Недоевшие, пусть и перепившие, недоученные, недолеченные, социально незащищенные, покинутые государством взрослые граждане — не только основа люмпенизации, опускания нации в целом, потери уважения к ней нас же самих, не говоря о внешнем мире, но и рост температуры массового недовольства, которая способна перейти в тление, а потом и в горение.
Неуемная социальная жадность нового капитала, его ненасытность, несмотря на имеющие, конечно, место подачки в виде содержания, к примеру, избранного детдома или выплаты ласкающих студенческих стипендий, явственно создают предпосылки сопротивления.
Ну а дети? Они — часть социума, и на них вполне распространима модель никомуненужности. Мы говорим о детях в чрезвычайных положениях, и я полагаю, что социальная опущенность, а порой прямая социальная загнанность детей есть форма не отложенного, а прямого чрезвычайного положения.
Психическая особенность детства заключается, помимо прочего, в том, что ребенок воспринимает окружающее — и хорошее, и дурное — как данность. Добру и злу внимает равнодушно. Ребенок может сравнивать, но не анализировать, он чувствует себя, но не окружающий мир, вот почему он плачет, если голоден, но не бунтует. Этот физиологический детский конформизм, своего рода покорность, беззащитность должны учитывать взрослые, работающие с детьми на всех уровнях, но это происходит далеко не всегда.
Простейший пример — сиротские государственные заведения. Казалось бы, вполне управляемая система. Но вот вопрос: на питание ребенка в день некоторые территории тратят уже около 100 рублей, а в моей родной Кировской области в конце минувшей весны в некоторых детдомах эта сумма составляла 11-15 рублей. Дети просто голодали! Причина: отсутствие финансового равенства на содержание детей-сирот в стране. Благосостояние государственных детей — ведь они же в подчиненном положении — зависит от системы госустройства и благосостояния разных уровней власти.
Детский фонд, да и не только мы, давно предлагает: перевести сиротские заведения на трехсистемную методику финансирования: на еду и одежду детям платить из федерального бюджета, на остальное содержание детдомов, их персонал, строительство, дорогостоящую технику — из регионального. Часть финансирования возложить на муниципальную власть.
Главный же смысл — дети этих заведений не могут быть дискриминированы в еде и одежде. Дети не отвечают за благосостояние региона, где им выпало родиться и жить. Право детей на развитие не может быть нарушено системой госустройства — это мы признали, ратифицировав Конвенцию ООН о правах ребенка.
Еще один социальный конфликт также создается госорганами. Речь снова и сиротах.
В детдомах и школах-интернатах год от года все основательнее закрепляется практика, когда ребенку не дают доучиться до конца полной средней школы. Его стремление учиться не поддерживают, наоборот, чаще всего ориентируют на ПТУ после девятилетки. И это при том, что в вузах создана полноценная система бюджетной социальной защиты сирот. У нас сотни таких фактов. Только что я был в одной из сельских школ-интернатов Курской области. Из 21 девятиклассника 19 отправлены в ПТУ, лишь двое пошли учиться дальше.
Формально вроде бы ничего особенного, ведь в ПТУ — не на улицу. Однако пора честно признать, что полная школа и вуз — это один путь, особенно нужный покинутым детям, а ориентировка на ПТУ — это дорога, ведущая к пополнению социальных низов, подкрепленная безродительством. Вполне очевидная социальная конфликтность, которую можно причислить к отложенным чрезвычайным положениям. Обидно, что эту конфликтность создает само же государство.
Бесспорным фактом социальной конфликтности, которая приобрела тихие публичные формы — все совершается негромко, как бы естественно, включая ежегодную статистическую регистрацию этого явления, — стало само сиротство, в подавляющей массе, социальное, при живых родителях.
Начиная с 1992 года, каждый год число детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей, превышает 100 тысяч. В 2000 году государство приняло 123 тысячи, а в 2001-м — 128 тысяч детей. В общей сложности в сумме — 1400 тысяч — граждан, еще находящихся на поруках у государства и из этих объятий уже вышедших. Где они? Что с ними? Как устроены? Живы ли, здоровы, есть ли крыша у них над головой?
Увы, об этом в стране никто не знает. Мы располагаем лишь свидетельством Генпрокуратуры, которому немало лет и по которому 80 процентов выпускников сиротских учреждений серединной России становятся алкоголиками, наркоманами, преступниками, 10 процентов кончают жизнь самоубийством — нет крыши над головой, и лишь 10 процентов выбиваются в люди. Деятельность госмеханизма с поистине гигантскими затратами на уровне 90 процентов брака настолько сомнительна, а, главное, не охватывает сиротское большинство, переходящее на воспитание в семьи, что настала пора с этим всерьез разобраться.
Вот почему я предлагаю, чтобы была введена новая форма статотчетности, позволяющая следить за судьбами детей, оставшихся без родителей, как после выхода из интернатных учреждений всех систем, так и в семьях. Такой национальный мониторинг этой все нарастающей социальной трагедии давно необходим.
Формы социальной конфликтности, влияющей на детский мир и определяемой как подлинное чрезвычайное положение, в высшей степени многообразны. Дети выступают в них как жертвы, не повинные ни в чем, но предназначенные для испытаний, для страданий в силу объективных обстоятельств. Дети, становясь жертвами, обращаются в некий материал, если хотите, в плазму, определяющую температуру всего общества.
Для начала: в 1992 году страна зарегистрировала максимальное число детей — 44 миллиона 349 тысяч. В 2001 году число детей составило 32 миллиона 800 тысяч. Потеря составила 11 миллионов 549 тысяч душ.
Конечно, дети погибали. От болезней, межнациональных войн, чрезвычайных событий, но таких немного. Главное бедствие — взрослые боятся «обзаводиться» детьми. Взрослые не уверены в себе, в своем экономическом и образовательном статусе. Взрослые не хотят рожать, чтобы не плодить нищету. Согласитесь — горький, убийственный аргумент.
Казалось бы, дети не рождены и не о чем тут толковать — как все просто! Но, боюсь, есть и еще одна мера нашего бытования — мера совести, суд сердца, неслышимый крик нерожденных детей России. Согласитесь, этот крик и есть высший суд всему вершимому.
Еще одна статистическая выкладка. В 2001 году родилось 377,3 тысячи внебрачных детей, или 28,8 процентов всех родившихся. А всего начиная с 1992 года их зарегистрировано 3 122 390. Всего живорожденных было за эти годы 12 067 790 тыс. Больше четверти — внебрачные дети! Почти 584 тысячи внебрачных детей принесли матери, которым самим-то меньше 20 лет.
Цифры бьют наотмашь — не только власть, но всех нас, сообщество по имени народ. Из 32 800 тысяч несовершеннолетних (в этом самом чистом, самом непорченном колодце, из которого государство и солдат черпает, и крестьян, и ученых, и поэтов) половина — это дети, рожденные вне брака, или оставшиеся с одним из родителей в результате развода, или вообще выпавшие из семейного круга, никому не нужные, ничейные, казенные, неизвестно куда бредущие дети!
В этой тотальной человеческой разобщенности, в этой главной социальной ошибке, по моему разумению, и состоит самое трагическое чрезвычайное положение, где главная страдающая составная — именно дети.