СПАСАТЕЛЬ
* * *
Александр Александрович Католиков множество лет был директором Сыктывкарской школы-интерната для детей-сирот и детей, лишенных родительского попечения, не так давно преобразованной им же самим в агрошколу-интернат по той простой причине, что сельское хозяйство этой школы со временем стало носить, в сущности, профессиональный характер и обрело масштабы производственного свойства. Ребята стали получать сельские профессии, хотя интернат находился в городе, и десятки других: слесаря, механика, столяра, которые, как известно, сопровождают любое серьезное хозяйствование. Я бывал в Межадоре, деревенской гордости Католикова, восхищался линейкой весенней готовности сельской техники — десятки тракторов, всякого рода прицепных орудий, разнообразных, сияющих чистотой машин от мала до велика, и нутром чуял, как мое не шибко-то профессиональное восхищение елеем разливается в сердце Сан Саныча. Ведь это было для детей, детьми развиваемое, обихаживаемое, но и детей поднимающее.
* * *
Каких детей? В том-то и суть.
Когда я писал о короткой памяти, то имел в виду выступление Сан Саныча по TV в горбачевские времена, когда телевидение устроило серию вечеров педагогов-новаторов из Останкино. Люди должны бы помнить, с каким волнением, потрясающим интересом смотрели мы все на почти неизвестных дотоле людей, которые живут, вроде, рядом, но творят дела совершенно необыкновенные, и сами по себе ужасно интересны своими мыслями, умением говорить не стандартом политических трясогузок.
Если хотите, обществу предстала новая элита (вовсе не та, что утверждает себя сейчас), перед нацией, может быть, в первый раз так широко предстало учительство не новое, вовсе не молоденькое, но зрелое, сложившее свой собственный, личный опыт в убежденность, концепцию, присутствие которых вселяло надежду на мощный потенциал Отечества.
Католиков говорил о сиротстве. Не очень-то он обобщал тогда, в той своей передаче, и не очень выходил за стены школы-интерната, лишь слегка задев печально-убогую часть всеобщего родительства, бросающего своих детей. Но от того, как он рассказывал о своих детях, об их несовершенствах, которые одолевал он и его коллеги по тяжкому делу спасения детства, приведению их и Божеское, то есть естественное, состояние, всякому совестному человеку становилось не по себе.
Чеховские слова, что доброму человеку и перед собакой стыдно, или поговорка, что доброе слово и кошке приятно, выковываясь мудростью и честью, согласимся, очень часто живут как бы сами по себе, не очень присутствуя в каждочасных поступках человека, витают в пространстве, хоть и укором, да не всегда востребованным, а тут, подчеркну, в ту эпоху всеобщего подъема, надежд, обращения к лучшим своим, самым глубинным чувствам общество как бы очищалось, скорбя, и уж, по крайней мере, подспудно созревало к обновлению, узнавая от этого высокого человека с палочкой, от Александра Александровича Католикова, сколько доброго, невостребованного, невызванного к жизни в этих его трех сотнях покинутых родителями детей и какой это крайний грех, какое непростительное отступничество — сиротство при живых родителях.
В те годы возник Детский фонд, и, ясное дело, Католиков был одним из его основателей; за всю долгую историю сиротства Фонд, может быть, впервой купил и раздал детским домам полторы тысячи автобусов, не миновало это и католиковский интернат, но главное было в другом, более существенном: всего на три года с 1987-го по 91-й количество сирот в таких заведениях сократилось, закрылись четыре-пять детских домов, и пусть это было очень мало, на мгновение мелькнула надежда и у него, и у меня: происходит какой-то медленный, но поворот, и не менее, как в национальном самосознании: бросать свое кровное дитя становится стыдно.
Католиков и раньше формулировал, и на той встрече в Останкино повторил: мечтаю остаться без работы, мечтаю, чтобы матери совсем перестали бросать детей...
* * *
Увы... Этот подъем, который ничем ведь насильственно не организуешь, вспышка надежды оказалась лишь мгновением, о котором мало кто осведомлен и помнят лишь профессионалы, но которая была возможна и могла быть — уверен в этом! — продлена во времени и пространстве при условии постоянства социального положения.
Сиротские приюты всегда были на Руси с самых стародавних времен и не только, впрочем, на Руси, но они предназначались для сирот и подкидышей, ныне же стало вовсе не в тягость для обезумевшей души отказаться от собственного ребенка. Впрочем, это другая тема, и сейчас, наверное, нет смысла углубляться в ее тягостный анализ. Скажу лишь, что после того короткого по времени изменения ситуации в лучшую сторону, все обрушилось, и именно с того 1991 года.
К тому времени, к моменту «икс», сиротская система в России опять же на недолгое время хотя бы в материальном смысле сильно окрепла. Два постановления правительства, последовавшие одно за другим в 1985 и 1987 годах, основательно поддержали дома ребенка, детские дома, интернаты всякого рода. Выросли нормы на питание, на одежду, детским заведениям сиротского и инвалидного свойства ни в чем не отказывали, появился транспорт, пополнились библиотеки. Выпускники получили льготы, если поступали в вузы — особые стипендии, появились, наконец, семейные детские дома, которые оказались просто семьями, спасающими детей. Многочисленные шефы боролись за право выложить именно свои денежки, чтобы починить крышу детскому дому, поставить новый забор, установить качели... Доходило до смешного: у каждого детдома по двадцать шефов. Строили новые корпуса, спортзалы, спальни перестраивались так, чтобы в них жило не по классу, а по три-четыре ребенка. И вдруг все это рухнуло. Рушится и сейчас.
Приведу, на мой взгляд, страшные цифры: брошенных детей и 1994 году оказалось невиданно много — 115 тысяч. Если в католиковском интернате 250—280 ребятишек можно разместить, и это поистине огромное хозяйство, то посчитайте, сколько же надо таких интернатов для этих многих-многих тысяч.
Но и это не все. В 1995 году таких ребят в сравнении с годом предыдущим стало в 1,5 раза больше. Имя этой статистике — катастрофа.
* * *
И здесь я хочу рассказать об одном непростом решении Александра Александровича Католикова, принятом им за несколько месяцев до смерти.
Некоторое время назад Министерство образования, честь ему и хвала за это, провело в Колонном зале Всероссийское совещание директоров детдомов и школ-интернатов, и к этому событию добилось награждения лучших из этих самоотверженных людей орденами. Как признанный лидер сиротского дела Александр Католиков был единственный из всех награжден орденом «За заслуги перед Отечеством» III степени — никак не могу понять, в таком случае, что же есть заслуга степени первой.
На совещании он не был по болезни, поэтому орден не получил, чуть позже его пригласили в Кремль, но он поехать отказался, и тут я совершенно случайно узнаю, что не поехал он не просто так и не по причине нездоровья.
Орден он получать отказался официально. Причина: бюджет задолжал его интернату 3 миллиарда (!) рублей, эту цифру он назвал мне сам в телефонном разговоре незадолго до ухода. Но и это, я полагаю, не все.
Александр Александрович Католиков не был политиком, и этот его поступок, я глубоко убежден, не носит политических свойств. Его политика и, больше того, его религия — покинутые дети, которым он служил беззаветно и рыцарски. Так или иначе, в отношениях с детьми он представлял государство и даже больше — ведь по закону, до совершеннолетия всех своих двух с половиной сотен детей он выступал их опекуном и попечителем в личном качестве. Таковы обязательства директора детдома и школы-интерната. Он защищает их интересы во всем и вся, за каждого отвечает.
Он отвечал блестяще. На его столе, под плексигласовым стеклом десятки фотографий: его дети-студенты, свадебные снимки вчерашних брошенных, которые никогда не бросят своих детей, потому что этому их не просто обучил, но к этому возвел Католиков.
Итак, он представлял государство в судьбах детей, он и внешне не был заурядной личностью, а большим, сильным, духовно обозначенным человеком. И государство, как я понимаю, не было для него пустым звуком. Он понимал, сознавал, физически ощущал это поручение власти и общества — от их имени защищать и спасать детей.
И вот эта власть покинула его, представителя и спасателя покинутых.
Мне могут сказать, я фантазирую, он просто был сильно больным человеком, износил сердце на своей изнурительной, требующей большой сердечной амортизации работе. Это правда, это так, ведь только знающие его давно помнили, что перед интернатом он работал директором Дворца пионеров и однажды автобус с его детьми застрял на переезде. На автобус надвигался поезд, и Католиков, большой и сильный, повыкидывал всех ребятишек до одного, да сам не уберегся. Его смяло, сломало, и годы ушли, прежде чем он воспрял, выжил и уже после этого пошел директором интерната.
* * *
Наверное, за неделю до смерти он позвонил мне. Надо хорошо знать Александра Александровича — он никогда не звонил просто так, без дела. А тут позвонил. Мы сказали друг другу какие-то необязательные слова, пошутили, пожелали удач.
Поди знай, что мы, оказывается, прощались.
* * *
О похоронах. Надо об этом обязательно написать, хоть немного.
Такого множества людей Сыктывкар, может, вообще никогда не видел. Прощались с учителем в его интернате, а хоронили на сельском кладбище, езды до которого не меньше часа. Но и туда, на кладбище, добрались сотни.
Он был частью города, и не только тогда, когда речь шла о детях. Нередко такие люди как бы становятся знаком. Он был знаком совести, и, говорят, власти здешние во все времена как бы чуточку стыдились его суждений. Побаивались.
Поэтому не надо политизировать его предсмертное решение отказаться от ордена ни в ту, ни в другую сторону. Это было решение совести. Стыдно принимать награду, когда сиротство снова оказалось на обочине государственных интересов, а мораль, не позволяющая предать дитя, отступает перед поступью бедности, пьянства, опустошения души.
Не стало Католикова. Еще одна совестная звезда закатилась в России. Ушел символ защиты детства. Знак народной чести.
Увы, мир оказался не встревожен. Надо что-то сделать, чтобы не забыть Католикова.
Школа-интернат, где он был, названа его именем.
Но этого мало, мало...