ТРУДНАЯ ПЕЧАЛЬ

Главное свойство почты, вызванной публикацией «Дети без родителей», — неравнодушие, даже страстность. Благодарю за это читателей совершенно особо, потому что вижу в этой страстности, в этом неравнодушии великую надежду. Забота государства о детях, живущих в детских домах, школах-интернатах для сирот и детей, оставшихся без попечения родителей, в домах ребенка, — бесценное благо, однако на что же ему опереться, этому благу, если истончает, станет слабой и малой надежда, если равнодушие и бессовестность одолеют нас и станут если не правилом, не нормой, то делом обыкновенным и неудивляющим, а речь-то идет ведь о детях, об их судьбах, об отречении от них — вдумаемся вновь в этот чудовищный смысл! — семьи.
Таким образом, в читательском неравнодушии — а это неравнодушие народа! — я вижу обнадеживающее и человечнейшее сопротивление явлению, когда дети при живых родителях и в силу родительской безответственности остаются одинокими.
Одинокий ребенок! Можно ли привыкнуть к этому понятию, смириться с ним? Есть одинокие женщины, матери-одиночки — горькие несправедливости житейских бурь. Но — одинокий ребенок! — вслушайтесь, как укоризненно звучит это, как безнадежно, как больно бьет по всем по нам, взрослым, какой стыд вызывает!
Не слишком ли, скажут мне, особенно те, кто привык к строгим дозировкам сладкого и горького: а детские дома, а директора и воспитатели, а суммы и средства? Я сам стоял и стою за всяческое упрочение этих славных домов, за их материальное процветание, за улыбку и светлый спартанский дух воспитания, который должен царствовать там, и все же выход из детского бедствия лежит не через двери детского дома, а через взрослое, родительское сердце. Нужны ли нам детские дома? Очень! Сегодня речь об их приумножении, и значительном. И все же лучшим свидетельством народного здоровья, признаком чистого духа нации было бы исчезновение — в идеале или резкое сокращение — как приближение к идеалу.
Естественно, когда ребенок живет с родителями или хотя бы с матерью. Неестественно, когда он растет хотя и в добротном, и в ласковом, и в теплом, но все же не родительском доме. Такова первоистина, и к ней мы должны стремиться — не только государство, с помощью решений и мер, но и народ, всякий, кто вступает в ответственное родительское состояние. Некоторые читатели статьи «Дети без родителей» укоряют меня за слишком уж сильную мою надежду на совесть как категорию, способную образумить родителей или только одних родительниц, сдающих детей в дома ребенка. Но я на совесть все же полагаюсь, подразумевая под этим не только волю одного человека, но и общественное мнение, в котором он обретается. Совесть, по моему разумению, многосложная категория. Не стыдно сдать ребенка лишь тогда, когда окружающая общественная среда к стыду этому не взывает. И речь при этом не только в укоризне, не только в общественном осуждении, а в таком воспитании, в таком образовании души и сердца, которые бы не позволили даже родиться мысли о добровольном отречении от собственного дитяти.
И это — не общее место, не пропись, а духовный этический фон, на котором и с помощью которого и происходят — или не происходят — предательства собственных детей.
Читатели — да и жизнь — перечисляют многовариантность тайного греха. Чтобы родить и избавиться от новорожденного, уезжают в другие города, временно меняют работу, потом возвращаются с «чистой» совестью и ясными глазами в круг прежних друзей, родни, сотоварищей по работе. Бывает, что не очень-то и таятся, потому как часть общества, окружающая такую роженицу, из чувства стыдливой деликатности, что ли, даже спросить стесняется — да где же твое дитя? И с радостью верит в любую неубедительную ложь. Что это за новый вид слабости? Что за готовность к всепрощению? Чем вызван столь заниженный критерий совести?
Бесстыдство рождается и воль готно чувствует себя лишь в обстоятельствах общественного равнодушия — такова правда и главная, пожалуй, причина чрезмерных материнских предательств.
Но что говорят они? Слышен ли их голос в читательской почте? Скажу прямо, не очень-то. Причина? Да простое нежелание привлекать к себе внимание. Но одна в кустах все же не усидела, взорвалась.
«Государство, — вещает некая Галина С., — должно быть благодарно таким женщинам за то, что они вообще рожают. Государству нужны рабочие руки, ему на пользу эти брошенные дети, вот пусть о них и заботится. И не осуждать надо таких женщин, а поощрять их, потому что, если бы они не рожали, что бы стало делать государство. Оно в них заинтересовано».
И еще, в подмогу себе, рассуждения о том, что теперь-де время новой морали и проповедовать старые моральные нормы может только тот, кто в современной жизни ничегошеньки не понимает. Наше время, мол, — это время раскрепощения женщины, в том числе и от инстинкта материнства.
Оспаривать человеческую ничтожность — пустая затея. Скажу лишь только, что я за трижды отсталую мораль, по которой мать — это мать, отец — это отец, а отказничество от новорожденного — крайняя степень падения. И еще скажу, что государству нашему нужны не рабочие руки, а граждане и созидатели, способные продолжить свой род и сильные своими ближайшими предками. И еще хочу заметить: как бы ни выгораживала кукушечье племя эта самая Галина С., а счастье не построишь на несчастье другого, да еще и слабого, и малого, и сирого. Нет, отольются «кукушке» ее подлости — не скоро, так потом, не в молодости, так спустя годы. Не верю я в безнаказанность предательства! Не должно этого быть!
Врач из Ташкента А. А. Мухаррамова написала мне, что работает невропатологом детской больницы, при которой есть роддом. «Мне показывают, — пишет она, — отказных новорожденных детей для определения состояния здоровья со стороны нервной системы. Это заключение требуется главным образом тем, кто хочет усыновить этих детей. Женщины, которые бросают детей (почти все!), молодые, здоровые, холеные, обеспеченные. Оставив своих новорожденных, они уходят из больницы так, как будто не произвели человека, а (простим врачу это натуралистическое выражение! — А. Л.) избавились от длительного запора. Я не видела ни одной, которая ушла бы со слезой. Несколько примеров психологии этих женщин, — продолжает читательница. — Одна бросила ребенка, потому что молода, хочет учиться, выйти замуж («нечаянный» ребенок! — А. Л.), другая бросила потому, что этого захотел «муж» (ясно, почему это слово в кавычках. — А. Л.), третьи (муж и жена) бросили потому, что у них уже есть сын и дочь, а этот ребенок — внеплановый, и т. д. и т. п. Одна с первого дня не хотела посмотреть на своего ребенка, и, когда приносили младенца кормить, она закрывала лицо одеялом, а потом сбежала из больницы раньше срока... Когда я смотрю на этих детей, — пишет в конце письма А. Мухаррамова, — мне кажется, что я в чем-то виновата перед ними, и мысленно прошу их простить меня».
Хорошо бы эти слова почувствовали все мы! Ощущение вины за чужой грех — возвышающее нас чувство совестливости, и, если им будет пронизано все, без исключения, общество, мы рано или поздно избавимся от этой трудной печали — сирот при живых родителях.
И здесь в пору поразмыслить над большой группой писем, авторы которых, словно сговорившись, призывают правоохранительные органы рассмотреть и реализовать две позиции:
1. Матерям, добровольно сдающим детей в дом ребенка или детский дом, ставить штамп в паспорт: «Ребенок сдан туда-то тогда-то».
2. Взыскивать с таких женщин алименты на содержание ребенка до совершеннолетия.
Есть еще и другие суждения, например, В. М. Семенов из Москвы считает, что отказ от ребенка подпадает под статью 127 УК РСФСР, где сказано: «...Заведомое оставление без помощи лица, находящегося в опасном для жизни состоянии и лишенного возможности принять меры к самосохранению по малолетству... в случаях, если виновный имел возможность и был обязан иметь о нем заботу... наказывается лишением свободы на срок до двух лет или исправительными работами на тот же срок». Он же не без резона замечает, что сейчас «стакан вина наказывается, а брошенный ребенок — нет».
Суждений, примеров и аргументов в письмах на мою статью — огромное множество, я же взял на себя полномочие вывести общий знаменатель, и только. Почему — и только?
Потому что, видимо, у меня, как автора статьи «Дети без родителей», есть одна важная обязанность перед читателями: вынести их обобщенное мнение на рассмотрение наших правоохранительных органов и от лица читателей просить эти органы рассмотреть главные и конкретные предложения, заметив при этом, что если мы сегодня откровенно говорим о забытости этой проблемы в течение многих лет, то не относится ли эта забытость и к законодательству? Иными словами, не пора ли усовершенствовать законы и энергичнее применять их, коли речь идет о таком краеугольном в социальном смысле понятии, как защита детства, защита интересов детей, оставленных родителями без собственного их «попечения».
Мнения читателей бывают, понятно, разными, противоречивыми, бывают и такими, что прислушиваться к ним не стоит, но в данном случае речь идет даже, как мне кажется, не о мнении, а о воле читателей, об их требовании — настолько единодушно читательское большинство. Так что, еще раз повторяю, этой статьей, прибавлением к основной, я вмещу два главных предложения на рассмотрение наших государственных юридических служб. Воля читателей может быть (а порой и должна) выше собственных суждений. Хочу, однако, все же добавить свое, вовсе не корректируя этим строгость, даже жестокость читательских требований.
Первое сомнение родилось при моем общении со знаменитым детским хирургом, членом-корреспондентом АМН СССР С. Я. Долецким. Однажды мне довелось вести в Центральном Доме литераторов встречу с ним, и даже я, как будто много знавший о детских печалях, ахнул. Сама профессия требует от Долецкого жестких оценок и научных, а не воздыхательных или возмущенных выводов. Так вот, он, убежденный и повидавший виды защитник детства, констатирующий и исследующий причины взрослой жестокости, изо всех сил ратует за всяческое разъяснение рожающим женщинам, что они могут отказаться от ребенка, могут передать его в дом ребенка.
Моя душа, как души многих обыкновенных людей, противилась каждому слову С. Я. Долецкого, но возражать ему было нечем — такими он оперировал фактами из жизни Москвы. Увы, увы, не желающие детей способны часто гораздо на худшее, чем их «дарение» государству, и вот тут (как бы это ни было прискорбно, как бы ни было горько всем нам!) вынуждены мы подумать прежде о сохранении жизни новорожденных. Так что штамп в паспорте — давайте, как говорится, на берегу, еще до решения юридических инстанций подумаем об этом! — может повысить никому не нужную преступность отчаявшихся женщин, коим ребенок — обуза и тягость.
Но что же, так и оставить сам факт родительского отказничества тихим, не известным, не играющим вовсе уж никакой роли в судьбах людских? Да это же явное попустительство — именно таким словом называют многие и многие читатели безнаказанность подобного обстоятельства. Смириться со сложившимся положением вещей было бы несправедливым по отношению к безнравственной основе самого деяния. Однако все же понятие «безнаказанность» — тоже из читательских писем — я бы предложил заменить более мягким термином — «констатация», «признание факта, — общественное и юридическое».
Ребенка, как известно, регистрирует загс. Событие столь радостное, что кое-где созданы, тоже под эгидой загса, Дворцы, Дома новорожденных. В Ленинграде новорожденному даже медаль памятная, говорят, вручается. И никто у нас в стране не считает неестественным появление в паспорте штампа о том, что у тебя есть ребенок. Единственные, у кого такого штампа нет, — родители-отказники. Ведь они не регистрируют в загсе своего ребенка. Это делает дом ребенка. Вот, мне кажется, где сокрыт люфт для человеческой безответственности и отказничества. Стоит ли ставить штамп в паспорт отказницы, что ребенок сдан, если можно поставить обычный штамп, что ребенок есть и он рожден именно тобой? Но для этого надо изменить принцип работы загса. Учитывая сложившееся положение, надо просто вменить загсу приход в роддом, где появилась отказница. И не по ее желанию, а по вызову персонала роддома. И в паспорте, таким образом, появляется отметка о новорожденном.
Дальше — твоя воля. Можешь отказаться от сына или дочки. Но пусть не останется тайной, покрытой мраком, сам факт деторождения.
Однако закончим эту малоприятную процедурную тему. Речь-то в статье шла и о многом другом.
Среди этого многого — иные (а их немало) причины появления ребят в детдомах, интернатах, домах ребенка. Среди этих причин не на последнем месте — изоляция родителей от общества за всевозможные преступления. В читательской почте, особенно той ее части, которую написали «действующие лица» — подросшие дети, «прозревшие» родители, воспитатели детдомов, их директора, а также усыновители, — немало горестных слов сказано о пьянстве, ломающем не только здоровье «питохов», но и саму природу их ни в чем не повинных детей, зачатых в пьяном угаре, а потом брошенных в щедрые объятия государства. Трагические эти исповеди — тяжкие гири на весах праведного противоалкогольного решения, обнаженные горькой своей правдой аргументы в пользу благой жестокости во имя детей к людям, их народившим.
Нет, нет, не просто и не легко искоренить порок и трижды труднее выкорчевать порок укоренившийся. Но делать это надо, хоть и больно будет, и придут, увы, придут еще не раз к нам факты, хлещущие страданием. Общественный порыв, который вызвала моя статья, радует. Потому что только всем миром можем мы освободить детство от кукушечьего поведения взрослых. К этому — народной заботе о мире беспричинно осиротевшего детства — призывает документ ЦК и Совмина. Открытость проблемы, а не припудривание ее, рождает добрые токи человеческой щедрости, и всякий факт этой теплоты греет сердце.
Стандартное, набившее оскомину слово «шефство» крупных предприятий над детдомами обретает кое-где новый смысл, отмывается сутью дел от формального налета, обретает черты дружбы и человечности. Первый «десант» выпускников пединститутов послали в детские дома ЦК ВЛКСМ и «Комсомольская правда». Минлегпром берется сшить новые комплекты одежды, которые предложил журнал «Смена», сделав социальный заказ талантливому модельеру Е. Зайцеву. Наконец, Указом Президиума Верховного Совета СССР главный врач московского дома ребенка № 12 Марина Гургеновна Контарева и директор новочеркасского детдома № 2 Валентина Константиновна Куприянова удостоены Золотых Звезд героев — впервые звездами увенчан труд рыцарей этих трудных домов, а большая группа, среди которых замечательные воспитатели, выдающиеся нянечки, получила ордена и медали!
Хочется воскликнуть: дело стронулось! Но я — реалист, к этому приучило общение с ребятами в детских домах. Нет, не просто повернуть вспять мораль, вернуть ее к первородно чистой ответственности за рождение и воспитание. Много нам сил и немало лет потребуется! Но прежде сил и раньше средств требуется нам совесть — я все же стою на своем.
Какая? Да вот такая, например, какой щедрой оказалась читательница Л. Н. А. из Краснодарского края. В письме своем, бесхитростном, невыспреннем, скромно рассказывает она, как с мужем взяли малыша в доме ребенка: «Был он маленький, болезненный, в десять месяцев ему можно дать не больше пяти. Мы решили взять его, хотя врачи не советовали. Привезли малыша домой, мои родные были в ужасе, но мы с мужем не падали духом, стали вместе за ним ухаживать, и через два месяца его нельзя было узнать. Сколько у нас было радости, когда он первый раз сказал «папа» и «мама»! Много было бессонных ночей, учился он слабо — и опять мы переживали. Мы сразу поняли, что это переживание есть счастье. Когда сыну было 9 лет, мы взяли девочку прямо из роддома, и сейчас у нас двое детей. Теперь нашему сыну 18 лет, а дочери 9. Сына весной будем провожать в армию. Мы часто с мужем говорим: «Что бы мы делали, если бы у нас не было наших детей? Как бы мы жили?»
Не скрою, в письме этом я искал слов о «кукушках» — как, интересно, эта женщина скажет о них? И вот что она написала:
«У меня нет прощенья тем женщинам, которые бросают своих детей. Я бы их беспощадно судила. Нет им никакого оправданья, ведь теперь все есть, только работай и воспитывай. Какие сердца у этих «кукушек»?»
Привередливый читатель спросит меня: что же — одни будут рожать, а другие усыновлять? Это и есть равновесие? Еще в статье «Дети без родителей» я сказал, что и чужую беду руками не разведешь — не только свою. Детство не должно быть обреченным на безродительство. Это не данность, а противоестественное, противоприродное положение. От слов общество переходит к делу — это фон, воздух наших дней. Но дело вершит не кто-то, а все мы. И если дрогнет ваше сердце при мысли о покинутых детях, первое, что надобно сотворить — не дать себе совершить подлость. А второе — укрепиться в сознании соучастия и двинуться к детскому дому, к интернату, к дому ребенка, чтобы поступком, словом, чувством скрасить жизнь тех, кто там живет и кто не завтра, а сегодня, всегда был и остается нашим общим Ребенком.
Надо одно лишь запомнить тут: это не минутная забава, не самоублажение. Честь, совесть и постоянство — вот что требуется более всего, чтобы одолеть нам сообща трудную эту печаль.
Идемте!