У нас была традиция. Раз в пять лет, начиная с лета 1995 года, мы созванивались с Альбертом Анатольевичем Лихановым и договаривались об интервью, посвящённом очередному его юбилею. Вопросов накапливалось множество – шутка ли, целая пятилетка миновала. Всё это множество я отправлял ему из Вятки в Москву по почте. И всегда к сентябрю получал исчерпывающие, развёрнутые, прямые ответы, даже если любопытство могло показаться праздным, а какие-то вопросы – в чём-то и неудобными.
Ну кто бы так откровенно поведал тебе о судьбе своего родительского дома в Кирове и позволил узнать, что сплетни болтунов о каком-то мамином завещании, о том, что город подарил ему миллионы в виде дома и земли, – бред сивой кобылы; что никакие попытки хотя бы частично спасти 80 лет простоявший на неглубоком ленточном фундаменте дом его детства не удавались, пока не купил он в Верхошижемье сухой сруб на полметра уже старого дома и не поставил его вместо превратившихся в труху брёвен...
Кто бы стал говорить тебе о литературном процессе, которого нет? А он, сторонник клана русской классической традиции, возглавляемой Достоевским, Толстым, Чеховым, решительно не приемлющий постмодернизм в литературе, как сквозняк, который продует и пройдёт, констатирует, что книг выходит немало, может даже небывало много, и задается вопросом: «Но что выпадает в осадок?» А еще чтобы признаться в отсутствии связи с кировской писательской организацией, как, впрочем, и с шестью московскими писательскими союзами, но признать высокий класс вятских поэтесс Светланы Сырневой и Татьяны Смертиной, назвать серьезнейшим исследователем Вятки Владимира Любимова, который своей основательностью напоминает ему великого для Вятской земли Евгения Дмитриевича Петряева.
Кто бы ещё, размышляя о непонимании последнего астафьевского слова, услышал заключенную тоску его последнего аккорда: «Нет мне ответа» – и в ответ на твой вопрос: «А есть ли ответ вам, Альберт Анатольевич?» – сказал:
– Вы требуете слишком буквального, может быть, ещё не пришло время моей финальной фразы. Ощущение, что и мне ответа не будет, существует более чем реально. Сбился ритм жизни, утрачивается его смысл, бытие освобождается от духовности – разве это не горечь утрат, похлеще военных поражений? Мир скукоживается на глазах. По мере осуществления мечты о доступной колбасе мы что же? – теряем «принудиловку» книжного чтения, высокой мечты, полёта фантазии и соглашаемся с доктринами чужого кино, что смерть чужого не страшна, а ожесточенность сердца – понятие недотеп. Мне кажется, что ответом мне может быть только одно – помоги другому...
И вот лето 2015 года, Киров – Вятка. До 80-летия Альберта Анатольевича Лиханова больше двух месяцев, но, получив приглашение будущего юбиляра побывать в его новом доме, построенном неподалёку от считавшегося новоделом прежнего, на всякий случай взял с собой диктофон. Но уверенности, что готов к возможному и уже традиционному предъюбилейному интервью, не было.
Но вот открылась калитка в вишневый сад, вышла из дома, в котором доводилось бывать прежде, супруга Альберта Анатольевича Лилия Александровна, ткнулся влажным носом в ладонь Грей, старый добрый пёс, и пошли мы втроём к дому, в котором прежде бывать не доводилось. И был завтрак, и душевный разговор, и десятитомное собрание своих произведений, вышедшее к 80-летию в Москве, в издательстве «Книжный клуб «Книговек», Альберт Анатольевич мне подписал с пожеланиями добра и твёрдости духа.
А там – чем не ответы на незаданные вопросы – и афористичное: «Без книги, как и без людей, как и без памяти, жизнь невозможна», и всё объясняющее, как развернутая метафора: «Нужен светлый день, чтобы, живя, слова свои и поступки мерить честью тех, кто дал тебе жизнь, а теперь взирает на тебя с верой и надеждой; нужна бессонная ночь, когда из тьмы приходят к твоему изголовью те, кому ты обязан дать отчет о добре содеянном, о долге исполненном; нужен тревожный вечер, чтобы сподручнее было спросить тебя, как идёшь и куда, кого обидел неправедно и что сделать надобно, чтобы исповедовать, утешить, одобрить, наставить на истинный путь добра и правды, служения Отчизне; нужно ясное утро, чтобы напутствовать тебя на честное дело, осветить твой путь мыслью о продолжении, о том, что всякая жизнь начинается не из ничего, а только продолжает начатое, и, пользуясь временем, дарованным сегодня, всенепременно надо помнить о совести, которая есть желание судить себя перед теми, кто был, и теми, кто будет». И добрыми, всепрощающими глазами смотрит с последней своей ступеньки дорогая учительница Альберта Анатольевича Аполлинария Николаевна Тепляшина, которая так и не устала жить, вдыхая пряный, словно остекленевший воздух, ловя взглядом плывущий, как на волнах, лист, провожая его, пока не ляжет на дощатый тротуар или на острые стебли поздней травы. И, запрокинув голову, читает стихи Владимира Солоухина о гранате народная артистка России Ольга Алексеевна Симонова, в которых на вечере её памяти в Театре на Спасской ты выделял для себя:
Терпение и нежность –
прежде всего!
Верхние зерна – что?!
Надо зёрна
Суметь
Достать в глубине,
понимая: «Истина не бывает поверхностной, но чтобы её достичь, как никогда, необходимы нежность и терпение».
А в повести Альберта Лиханова «Обман» эти стихи русского поэта обрушиваются на Серёжу так, будто все молнии из всех туч падают вниз, озаряя окно слепящим синим светом. И он узнаёт мамин голос и понимает: «Радио! Запись на пленку!» Никому нет дела до каких-то стихов, а он улыбается, хотя совсем недавно, тяжело переживая ее смерть, бунтовал, срывался, и вот из-за одного такого срыва едет мимо серого вокзала, старого кладбища, дымящихся труб ТЭЦ в вагоне поезда в другой город, который оглушает грохотом трамваев, большой цветастой толпой, дружно взлетающими стаями голубей. И возвращается тем же путем потому, что понимает: нельзя пить сок из граната, смеяться и просто жить, зная, что украл, подвёл, обманул, и таить это нельзя. Обман не может существовать всегда, он кончается, когда выбираешь честность, думаешь сам и не хочешь, чтобы кто-то думал за тебя...
Вот только как же я забыл, что «Обман» – это та же повесть Альберта Лиханова, в инсценировке которой на сцене Кировского театра юного зрителя играли Виктор Цымбал и Ольга Симонова, читавшая:
Достать в глубине,
В середине размять
их здорово...
И, прокусив кожуру,
И ртом,
Глотками сосущими
пить потом,
В небо подняв
драгоценный плод
И запрокинув голову!
Как же я забыл, что «Обман» – это повесть, прочитав которую в 1995 году я спрашивал у отмечавшего в ту пору своё 60-летие Альберта Анатольевича про воздушные потоки, которые струятся от земли к облакам и поднимают в высоту модели, планеры и людей, про то, было ли его небо безоблачным. А теперь мне чуть больше, чем ему было тогда, и, перечитывая эту повесть, я вдруг открываю для себя иной контекст, иные повороты, не столь образные, может быть, как оранжевый самолет, но житейски выверенные, выстраданные, осмысленные и, если хотите, оправданные. Хотя самооправдание – это удел скорее таких персонажей, как сморщеннолицый Андрон, всего лишь осветитель, считающий, что не стоит надрываться на дистанции жизни, если за финишной ленточкой и достигшие, и недостигшие будут равны. Но у дяди Вани, который, долго плутая, никак своего не мог найти, пока не понял, что иногда надо через себя переступить, другая философия. «Человек жить обязан. Жизнь ведь не сани, никуда не везёт, надо самому жизнь двигать», говорит он Серёже, мальчишеская мечта которого о небе и самолётах подвергается таким испытаниям, что впору неспешно плыть по течению, а не ломать голову, не биться, не выпендриваться. Но бескрайняя обида на отца, который никаким лётчиком не был, а просто бросил их с мамой и вот явился из маминой тайны каким-то Авдеевым, живущим по соседству, заставляет действовать. И Серёжа бежит, обгоняя свою тень, бросает камень в авдеевское окно. А чтобы вернуть деньги отчиму Никодиму – не нужны Серёже подачки, сам заработает, - не останавливается и перед кражей, пустяковой, не сразу и замеченной, но мучительно переживаемой и бабушкой, и им самим. Один обман накладывается на другой, и от этого никому не легче. А вылечился от обмана, вернув жизнь в ту самую точку, после которой всё пошло не так, - и засмеялся освобождённо, вздохнул легко…
И прежде я это читал, и теперь читаю, но насколько же разнятся эти прочтения. Словно тогда что-то было пропущено, а нынче открылось во всей полноте смысла, глубине подтекста, как похожая на поэтическую строку фраза: «Важно – думать, важно – беречь, важно себя для других не жалеть». В чём тут дело? В удивительных свойствах прозы Альберта Лиханова, его книг об истинах, о честности и победах. Ты ничего не забываешь, читая их. А перечитывая, не можешь прийти в себя от всё возрастающего ощущения новизны, непреходящей ценности неразменного сокровища сокровенного слова, жизненной правды, которая всегда актуальна. Многое объясняет и «P.S. – постскриптум из начала нового века», в котором писатель обращает внимание читателей на то, что перечитав перед включением в новое собрание сочинений свою «Драматическую педагогику», сам сократил третью часть текста. Нет, он не изменил своих взглядов, не отказался от прежних убеждений. Просто понял: «Перемены, происходящие вокруг нас – а часто и внутри нас, – заставляют непреложные истины как бы тушеваться, принуждают их уходить в тень». И, приводя как пример: «Допустим, ваш отец умер... Место, которое он занимал в вас, опустело», подводит к главному: «Нет, отец сохранился в вашей памяти, в вашем сознании... Отца не стало на земле, но все-таки он не исчез из вас, он как бы отступил в тень, вот что». Подчеркивает: «Так же и с истинами. Они могут умереть, но лишь видимо. Незримо они только отступают в тень, вовсе не исчезая, а как бы дожидаясь дня, когда люди, вдруг спохватившись, вновь не вспомнят, не заговорят о них».
И делает вывод: «Память о близких, как и подлинные истины, выдвигается из тени в дни несчастий и испытаний. Существующее, живое, но забытое добро не пропадает, не исчезает, оно только отодвигается…»
Вот и Серёжу из повести Альберта Лиханова «Обман» в пору недетских испытаний память о маме окликает, возвращая к подлинным истинам и живому добру, к пониманию неопровержимого: «Счастье – это человек». Вот и Пашка из романа Альберта Анатольевича «Невинные тайны» кажется начальнику лагеря счастливым человеком, который может прожить жизнь со смыслом. Да и Генка Соколов, который спит в этом лагере вместе с остальной оравой, ничем не отличимой от другого детского мира и в то же время так непохожего на обыкновенных детей. И беглец Егоренков, освободивший телеграммой свою душу. И земля, усыпанная полевыми цветами, кружится за окном, напоминая, что предназначена для радости, а не для бед. И идут по этой земле Нюська Колиха и Лёка из ранней, датированной ещё 1965 годом, повести писателя «Звёзды в сентябре», чтобы разделить небо пополам и уж наверняка поймать звезду на счастье всей деревни. Они не знают, каким это счастье бывает, но верят, что если найдут сорвавшуюся с черного полотнища неба звездочку, возьмут её в руки и загадают желание – для всей деревни, обязательно для всей деревни, в которой живут, – то счастье будет таким: все будут чувствовать себя так, как чувствует себя Лёка на крыше: легко и свободно, и что бы люди ни пожелали, всё станет как им надо. И будет в доме настоящая мука, о которой говорила Лёкина мама, и дед Антип закурит настоящую тонкую папироску, а не самосад. А пока дети войны идут по тёмному лесу, стараясь не сбиться с дороги, которой нет, ориентируются на ель, под которую, прочертив золотую дугу по ночному небу, упала звезда, идут и верят, что если чудо правильное, то оно обязательно совершится.
- Не ищите, – крикнул им незнакомый человек в брезентовом плаще и с палкой вместо одной ноги. – Я ведь подобрал.
- А почему она не светится? – спросил Лёка, запомнивший, как, падая, звезда эта осветила пол-леса.
- Погасла, пока вы шли сюда, погасла. А я её – в мешок, – ответил мужчина, передавая ребятам коричневый камень чуть больше кулака... И матери, усадив Лёку с Нюськой на телегу, чинно жали руку человеку в брезентовом плаще. И дед Антип признал в этом камне редкую ценность и настоящую звезду. И муж школьной учительницы Марии Андреевны, считавшийся погибшим на войне, нашёлся...
И вот я теперь думаю: если бы все мы, ныне живущие, надумали осуществить давнюю идею соорудить мемориал в честь детей, совершивших ратные и трудовые подвиги в годы Великой Отечественной войны, – об этом писала в «Российскую газету» пенсионерка Раиса Васильевна Лаврентьева, а Альберт Анатольевич Лиханов к письму этому полностью присоединился, с болью в сердце говоря об истонченном, выбитом войной поколении 1929–1939 годов, к которому и сам принадлежит, – то лучшего памятника не придумаешь, чем вот эта погасшая звезда на ребячьей ладони, больше похожая на осколок, которым и нынешнее поколение детей ранено.
Вы только прочитайте или перечитайте всё, что посолено слезами, уже выплаканными, обдумано думами, уже выстраданными, и выстроено особым порядком, лишь для этого десятитомного собрания сочинений Альберта Лиханова характерного. Здесь ведь «Начало» – ранние рассказы и повести писателя продолжаются уже известными его произведениями, объединенными в цикл «Семейные обстоятельства» романом «Лабиринт», повестями «Чистые камушки» и «Обман». За датированными 1965–1968 годами повестями «Звезды в сентябре», «Тёплый дождь» и «Вам письмо!» выстраиваются в логическую цепочку повесть «Солнечное затмение» (1977), романы «Мой генерал» (1974) и «Невинные тайны» (1990). Элегия «Родительская суббота» плавно перетекает в очерки конфликтных ситуаций «Драматическая педагогика», которые, в свою очередь, ведут к диалогу русского писателя А. Лиханова и лидера буддийского движения, японского гуманиста Д. Икеда «Тропинка в страну детства». В одном томе соседствуют романы «Русские мальчики» и «Мужская школа», посвященные в основном детям военной поры. В другом – повести конца 1970–1980-х годов «Голгофа», «Благие намерения», «Высшая мера» и «Паводок». А потом снова романы – «Никто», «Слётки» и «Сломанная кукла», это начало 2000-х. А затем в составленном в основном из произведений 2011–2013 годов томе – сказка «Мальчик, которому не больно», маленький роман «Непрощённая», маленькая повесть «Девочка, которой всё равно», рассказы «Свечушка», «Свора», «Эх, вы!».
- И наконец, два тома публицистики: письма в защиту детства – четверть века спустя, двадцать лет спустя, десять лет спустя; слово к друзьям, речи и выступления, письмо к генсеку, интервью и эссе, уроки нравственности, попытки осмысления....
- «Слово ради дела» – так он сам охарактеризовал это собрание текстов, в которых его тревоги в пространстве времени, борений и общественных сломов. И, соглашаясь с автором предисловия к этому десятитомнику, писателем, лауреатом премии имени А. С. Грина Владиславом Бахревским, который считает, что книги Альберта Лиханова написаны для взрослых, а собрание его сочинений приходит к читателям в нужный час, делаешь вывод: пришло время читать книги о детях, чтобы выправить жизнь взрослую.