Забытое детство

Ну, вот, почти по Лермонтову: «Все шумно вдруг зашевелилось...» Президент поручил премьеру озаботиться беспризорниками, и только ленивый не высказывается на эту тему, похоже, наивно полагая, что уж с этим-то разобраться — раз плюнуть.
На самом деле я искренне благодарен Владимиру Владимировичу за то, что он встревожился и, так сказать, встревожил других. Увы, видать, уж наша держава родная так устроена: пока не сказали сверху, предпочитаем молчать и обсуждать всякую муть, кроме главного, радикального, и жаль, что беспокойства, а потом и громкие предупреждения профессионалов, к которым я, бесспорно, отношу Детский фонд, не слышимы или, точнее, слышимы, да не услышимы.
Еще в конце рокового 91 года мы предупреждали, а начиная с 92-го не просто говорили, но кричали и даже орали: экономический удар по семье отразится, конечно, на взрослых и многие выпадут в аут, за границы поля, на котором происходит поистине футбольное действо — схватка за мяч, обводы, удары по ногам и корпусу, то есть борьба за выживание, благосостояние и успех — овладение мячом. Те же, кто в ауте, — а их всегда большинство — и не все зрители, сидящие на трибунах, между прочим, фанаты, если говорить про футбольный матч по имени «жизнь», то есть за аутом великое множество пассивных созерцателей, не радующихся и не горюющих, а просто страдающих.
Неэнергичные, не очень профессиональные, слабые характером и духом, живущие там, где нет серьезных хозяйственных действий, просто позабытые и позаброшенные, не способные к сопротивлению и к активной игре, эти взрослые выпали в осадок, в социальный пассив. И вместе с ними на общественную помойку выпали их дети.
Много лет тому назад я сказал и написал, повторив это многажды: покинутое, неокормленное, забытое детство — это очень серьезно. Оно способно перевернуть корабль нашей государственности. Отпустить вожжи легко, а натянуть их снова удастся с трудом. Нищенствующие родители есть фактор детского озлобления, жестокой детской ненависти по отношению ко всему прочему и без всякого разбора — прав ты или виновен перед ним. Детство не умеет формулировать и защищаться. Оно действует, а действует очень просто — выбирает такую жизнь, которую может выбрать. Но в том-то вся и беда, что, выбирая дно, детский мир создает ярко выраженную угрозу обществу.
В России, по мнению нашего научно-исследовательского института детства, 720 тыс. детей-сирот и детей, лишенных родительского попечения. 9 мая 1945 года, после кровавой мировой войны, их было 678 тысяч. Повторю то, что пишу уже целое десятилетие: это признак необъявленной войны против детства. Войны, ведущейся как бы объективно. Раненные нищетой родители, спившиеся, совершившие преступления, ставшие бомжами, продавшие собственные квартиры, детей вынужденно отторгают от самих себя. И этих детей забирают органы опеки и попечительства, одних направляя в детские дома и школы-интернаты, а других устраивая в семьи, как правило, родных, — бабушек, тоже нищих и бессильных, родственников разного рода, где жизнь ребенка хоть и не блещет, но все же проходит как бы в близком кругу.
Вторая сложнейшая ситуация — беспризорничество. Мне кажется, от лукавого вводится нынче термин «безнадзорность», дескать, это те дети, у которых есть родные, да плохо они заботятся о собственных детях, и хоть есть у этих ребятишек дом, где они могут ночевать, все-таки они не беспризорники. Я же полагаю, что безнадзорность — это часть беспризорности, только еще лишь до конца не завершенная. Ведь и у беспризорников могут быть родители, может быть детский дом, из которого они бежали. Беспризорником вроде называют сироту без определенного места жительства. Но чем он отличается от несироты, родители которого или махнули на него рукой, или не в силах с ним справиться?
Несколько лет назад Генеральная Прокуратура России, обследовав группу областей Центрального региона, такую вот выдала статистику относительно выпускников государственных сиротских заведений: 40% после окончания детского дома становятся алкоголиками и наркоманами, 40% преступниками или обслугой преступности, 10% кончают жизнь самоубийством, потому что у выпускников нет крыши над головой, а местная власть не могла предоставить им это жилье. Только 10% как-то устраивались. И задумываться сильно не надо: брак 90%. Брак гигантской социальной, образовательной работы под названием «интернатные учреждения для сирот и детей, лишенных родительской опеки».
Я объехал сотни детских домов, начав это еще в 60-е годы, и был свидетелем поистине ужасающего положения тогда, когда на ребенка полагалось в год две пары хлопчатобумажных носков, а пальто по нормативу полагалось раз в пять лет. Мне удалось пробить два постановления Правительства в 1985 и 1987 годах, и могу сказать не без чувства гордости, что материальные проблемы сиротских заведений давно решены, за исключением, может быть, тех мест, где хозяева совсем уж бесчувственны к детям. Детские дома и школы-интернаты сегодня чаще всего полная чаша. Покрывала в спальнях шелковые, подушечки пуховые, едва ли не всюду отличное питание, все условия для учения. Однако директор детского дома, отец многих своих детей, по закону отвечает за них только до их выпуска. Конечно, всегда есть исключения, и Россия полна добрых людей. Мой покойный друг, директор Сыктывкарской агрошколы-интерната для сирот Александр Александрович Католиков главной тяготой своей считал именно это — дальнейшее устройство своих воспитанников. Но это было за пределами его служебных обязанностей, и сделанное им — это просто учительский и человеческий подвиг. Во множестве же иных мест у директора нет сил и времени, а порой и навыков не хватает для того, чтобы обеспечить будущность своих воспитанников. Именно этим определяется угрожающая статистика Генеральной прокуратуры.
Итак, огромные затраты на жизнь ребенка в детском доме. В целом по стране они составляют от 1 до 2 тыс. долларов на каждое дитя. И вот все эти затраты чаще всего идут впустую, потому что выходя из сиротского заведения, ребенок как бы падает с обрыва в пропасть, кишащую наркоманами, равнодушием окружающих, неготовностью к собственному труду, а порой и неумением самому себе даже сварить геркулесовую кашу. Очень часто это еще дети, не достигшие совершеннолетия, и они активные кадры беспризорничества, требовательные, потому что они знали иную жизнь, и ожесточившиеся, потому что в одночасье поняли, что по-настоящему-то никому не нужны.
Я полагаю, что сказанного вполне достаточно, чтобы признать две вещи. Сама наша государственная система заботы о детях-сиротах и детях-беспризорниках (безнадзорниках) имеет два источника: беспомощность родителей — экономическая, профессиональная, этическая, иными словами, массовая нищета, и разрушение тех прежде действовавших государственных механизмов, которые помогали бы выпускнику сиротского заведения адаптироваться дальше. Между прочим, среди этих образовательных механизмов было внеочередное предоставление жилья сиротам, действующее сегодня, но лишь на бумаге, а прежде и на практике, определенный процент сирот, который обязан был принять на работу руководитель любого предприятия. Рыночные отношения все эти отработанные прежде правила аннулировали.
Рыночные же правила приводят к экономическим расчетам сиротства. Итак, ребенок в интернатном заведении сегодня обходится властям от 1 до 2 тысяч долларов в год. Понятно, что собственно на ребенка идет только меньшая часть этой суммы, остальное — так сказать, накладные расходы, зарплата нянечек и воспитателей, коммунальные расходы, бензин для автомобилей и тому подобное. Наше Правительство, отчитываясь перед Комитетом ООН по исполнению Конвенции о правах ребенка, честно призналось, что не может определить, во сколько же детская покинутость обходится государству, ибо финансирование идет из муниципальных и региональных источников.
Сам по себе факт более чем печальный. Но в целом все-таки прикинуть можно. Если в государственных заведениях для покинутых детей в общей сложности порядка 300 тысяч детей и каждый из них обходится в тысячу долларов, а это минимум, то цена сиротства в России без учета расходов на тех детей, которые живут в семьях и которых еще 400–420 тысяч, составляет 300 миллионов долларов. Не слабо? Не слабо, особенно если доля успеха составляет 10%, а неуспеха, как было сказано выше, 90.
Ну, а давайте прикинем, во сколько обойдется беспризорничество, если его число 2,5 миллиона детей, как говорит Министерство внутренних дел. Арифметика проста до безобразия. Если детей, изъятых из чердаков и снятых с тепловых трасс, разместить в пока не существующих еще новых заведениях для них (а их ведь построить надо!), то цена этого проекта составит от 2,5 до 5 миллиардов долларов.
Скажут — дорого! Я и сам говорю — очень дорого и повторю старую пословицу: скупой платит дважды, а то и трижды. Гораздо дешевле детская проблема начала XXI века обошлась бы государству, если бы вовремя платили родителям хоть и грошовые, но детские пособия, и пособия эти давно надо было бы сделать равными прожиточному уровню ребенка.
Во-вторых, такие явления, как беспризорничество, начинающееся с безнадзорности, имеют свою жуткую инерцию. Тяжесть этой инерции состоит в том, что дети опускаются.
Все могли заметить, что интервью с беспризорниками и безнадзорниками по телевидению фиксирует не просто бездомность, голод, но еще их желание купить клей «Момент» и нанюхаться его, то есть в их среде царствует токсикомания. Независимый доклад по наркотикам утверждает, что из 3 миллионов профессионалов этого дела 20% школьники, т.е. 600 тысяч! Беспризорные и безнадзорные дети, может быть, пока еще не вполне наркоманы по той простой причине, что наркотики дорого стоят. Но они завтрашние наркоманы — в этом можно не сомневаться.
Многие из детей еще не совершили преступления. Но это кадры преступного мира.
Я многие годы повторяю: из волчат вырастают волки. Если завтра преступность многократно возрастет, знайте, что причиной тому десятилетнее равнодушие власти к забытому детству.
Меня спросят, есть ли выход и в чем он.
Выход есть, но он очень непрост и дорого обойдется. Впрочем, если ничего не предпринять, то завтра он будет стоить еще дороже, этот выход.
На мой взгляд, мы должны вернуться к нашей истории. Бороться с беспризорничеством власть нашей страны однажды уже поручала. Сначала органам образования, за дело брался тогдашний министр А.В.Луначарский, но интеллигентные тетеньки в очках априори не смогли справиться с волчатами. Делом интересовался Яков Свердлов, Председатель ВЦИК. Тоже не получилось.
Получилось только в варианте, на мой взгляд, единственно возможном и сейчас, когда за дело взялась военизированная система, а именно ЧК. Мне кажется, поднять детей со дна, т.е. исполнить первый этап спасения детства, и сейчас может только военизированная организация. Я называю несколько: МВД, МЧС, а может быть, и ФСБ. Ведь они прямые наследники Дзержинского.
Однако поднять детей со дна — это сделать только часть работы. Конечно, нужно изменить статус сиротских интернатных учреждений, нужно создать или поправить существующие законы, которые гарантировали бы сиротам адаптацию в жизни. В это, второе, верю мало, а верю, и с большой долей уверенности, двум проектам.
Один из них был создан в нашей стране по инициативе именно Детского фонда. Второй создан добрыми и сознательными лидерами в Белгородской области, и Детский фонд их всячески поддерживает, ибо предложил его еще 15 лет назад, однако тогда этот проект осуществить не удалось.
О чем же речь? Речь о семейных детских домах, которые имеют другое, менее соответствующее смыслу и духу этого движения название — детские дома семейного типа.
Детский дом семейного типа сегодня, по Положению, утвержденному Правительством, — это контора, учреждение. Снова регистрация в органах, фондах, снова учет и бумаги — в первую очередь.
И тут уж не до детей. Скорее речь идет о бюрократизации защиты детства, чем о ее настоящей защите.
Наш же вариант состоял и состоит в следующем. Семья из родителей, имеющая собственных детей (впрочем, возможны исключения, это может быть и одна мать, и один отец, главное — были бы любовь и опыт), берет не меньше пяти покинутых детей, а государство дает им за это те же самые деньги, которые ребенок получал бы в государственном сиротском заведении — на еду, одежду и мягкий инвентарь, а родителю-воспитателю выплачивается зарплата старшего воспитателя интернатного учреждения. А это, поверьте, сущие гроши.
Тем не менее вот эти семейные детские дома, увы, сегодня насильственно переведенные в статус приемных семей, что вовсе не одно и то же, взяли из сиротских заведений России 2700 детей (а в бывшем Советском Союзе 4 тысячи детей). Этих семейных детских домов было 368 в России и 568 на пространстве Советского Союза.
Создаваться они начали в 1988 году, поэтому как бы их ни перекомпостировали, ни доводили, ни травмировали, — а этим чаще всего занимались местные органы образования, — они стали потрясающим социальным экспериментом, скорее даже утвердившейся социальной практикой, когда дети обрели семью, когда они получили образование, многие освобождались от так называемых диагнозов — олигофрения, олигофрения в стадии дебильности и тому подобное, — и стали полноценными, нормальными детьми, хорошо учатся, приспособлены к жизни, многие поступили в вузы.
Короче говоря, семейные детские дома — единственная сиротская структура, во многом структура общественная, гражданская, человеческая, которая способна перевести ребенка из детства во взрослость без потрясений и падений.
Однако хочу сказать, что сегодня эти семейные детские дома спасают детей по договору подряда, что, на мой взгляд, стыдно, ибо по этому договору можно бычков выращивать, а не детей, или вынуждены будут перейти в состояние конторы, т.е. детского дома семейного типа, обрести форму образовательного учреждения, и дело погибнет окончательно. А и надо-то всего лишь подтвердить их существование без организации их в форме юридического лица.
Второй выход из положения — это опыт Белгородского завода железобетонных изделий, директор которого замечательный человек Юрий Алексеевич Селиванов преобразовал заводской детский сад в заводской же детский дом, который финансируется частично за счет завода, а частично за счет муниципальных органов. Завод дает два шанса детям — профессию (из заводских) и обязательно бесплатное жилье, за что местная власть своим законом освобождает завод от части налога на имущество.
В свое время Детский фонд при поддержке тогдашних властей пытался, да не успел создать детский дом крупного промышленного предприятия в Кирове. Времена изменились. Сегодня предприятия обставлены целым налоговым забором, и шевельнуться весьма трудно. Центральным органам власти надо понять: без законодательных поправок, дающих право предпринимателям и промышленникам помогать детям, в дальнейшем сам бюджет будет страдать, ибо расходы на забытое детство вырастут.
Последнее, что не могу не сказать, — о смысле и месте общественных организаций — таких, как Детский фонд, например. За 15 неполных лет своего существования, увы, приводя свои усилия не к рублю, а к долларовому эквиваленту, Российский детский фонд вместе со своими организациями в областях собрал и оказал помощь детям деньгами и материальными ценностями на общую сумму, близкую к 180 млн. долларов.
Это немало, а могло бы быть больше, если бы законы об общественных организациях и о благотворительности предусматривали льготы для таких, как мы. Я знаю, что, к сожалению, в Правительстве бытует весьма устойчивое мнение: общественным фондам не надо давать льготы, иначе возникнут злоупотребления. Думаю, что в голове у идеологов такого подхода память об организациях типа Национального фонда спорта, который должен был спорту помогать через торговлю иностранной водкой и сигаретами.
Но, во-первых, льготами это трудно назвать. Это что-то другое, близкое к торгашеству, например.
Я же постоянно ощущаю, что начиная с 91-го года по отношению к общественным объединениям законодательные санкции ужесточались с каждым годом, и теперь на нас смотрят как на коммерческую организацию.
Наши законники не могут или не хотят дать уточнений, по которым оказание помощи ребенку общественной организацией не должно облагаться налогом. Ну, не смешно ли: давая детям стипендию нашего Фонда в 100 рублей, мы должны 13 из них вычитать в качестве налога? Но ведь такой налог предусмотрен, если работодатель выплачивает зарплату своему работнику. Однако ребенок не работник, а мы не его работодатели, мы его помощники. Но помощь по нынешним законам наказуема.
Мы собрали детям, тяжело изуродованным в Чечне, значительные деньги, складывались они на их персональные счета, нами управляемые. Мы получали проценты с капитала, с которых платили все положенные налоги. Но вот при выплате девочке, раненной снайпером в позвоночник и навеки прикованной к постели, 25 тысяч долларов ей на квартиру, мы вынуждены удерживать налог, равный 5 тысячам долларов. А это цена наших усилий, направленных на увеличение капитала. Куда идут эти вычеты? В бюджет. Но не стыдно ли бюджету и законодателям, его формирующим, за такого свойства налог? Ведь это налог против воспитания детей и против человеческой солидарности.
Поистине, как в русской поговорке: ни одно доброе дело не остается безнаказанным.
И все же хочу закончить, на мой взгляд, с определенным оптимизмом. Оптимизм мой в том, что Президент России В.В.Путин сказал свое слово. Он помог и нашим семейным детским домам в прошлом году. И дело даже не в 10 тысячах рублей каждому несовершеннолетнему сироте, а в том, что семьи наши воспряли: о них знает сам Президент.
В требовании к Правительству — заняться беспризорничеством — я вижу некую прагматичную безысходность: ведь деваться-то некуда. Рано или поздно этим придется заняться. Лучше бы раньше, лучше бы все это спрогнозировать десять лет назад, когда беспризорничество было лишь в эмбрионе. А теперь вот разрослось до размеров непомерных и угрожающих.
И все-таки спасибо Президенту.
Только одному лишь государству с этой немалой бедой не справиться. И промышленные предприятия, как в Белгороде (а там теперь уже три таких детских дома), и просто добрые люди (а ресурс человеческой доброты в России поистине неограничен) могут сделать доброе дело и рассосать беду. Но только при одном условии: если им не помешает ретивое чиновничество.