Незадолго до юбилея Альберта Анатольевича Лиханова популярный сайт"Кремлевский холм" опубликовал интервью с Председателем Российского детского фонда о том, как создавалась эта общероссийская благотворительная организации, в ту пору - Советский детский фонд имени В.И.Ленина. Публикуем первую часть этого большого интервью.
13 сентября 2020 исполняется 85 лет писателю, основателю и бессменному председателю Российского детского фонда Альберту Лиханову. Лиханов впервые столкнулся с проблемами детей-сирот в 1960-х годах. О том, как готовилось постановление о детях-сиротах под руководством Гейдара Алиева, создавался детский фонд, поддержке Раисы Горбачевой, а также о выборе между газетой и журналом для рассказа о семейных ценностях он рассказал в эксклюзивном интервью автору портала о советской истории «Кремлевский холм. Страницы истории» Дмитрию Волину.
— Альберт Анатольевич, расскажите об истории постановления ЦК КПСС и Совета министров СССР о детях-сиротах.
— В 1960-м году, по окончании университета, я работал в газете «Кировская правда». Однажды к нам пришла воспитательница из школы-интерната. Она рассказала, что в этом учреждении около тысячи учеников, из которых 50 первоклашек привезли из дошкольного детского дома. Каждые выходные 950 воспитанников забирают домой, а эти 50 остаются в интернате. Стоят на лестнице, тоскуют и не понимают, почему они никому не нужны.
Напомню, что у Хрущева, — а в ту пору правил он, — было много завиральных идей. Одна из них — массовое создание школ-интернатов. Идея такая: родители пусть достойно трудятся, ходят в кино, театры, читают книги. А дети им не должны мешать. Для этого строились школы-интернаты на тысячу человек, как большие животноводческие фермы, которые в то время создавались по тому же принципу: тоже на тысячу-полторы голов.
Но с коровами хотя бы все было понятно. А отсекать детей от семьи на пять дней в неделю, обучать отрядами, отделять от родных — полная абракадабра для классической русской педагогики.
И воспитательница пришла к нам в редакцию с разумным, как казалось, предложением и письмом, чтобы добрые люди брали на выходные сирот в свои семьи. Мы его опубликовали, и тут же за детьми выстроилась очередь. Разобрали всех.
Я напечатал первый репортаж на эту тему — восторг. Прошло месяца три. У нас в газете бывали разные люди, в том числе и те, кто брал на воспитание этих ребятишек. И некоторые рассказывали, что решили усыновить детей и перевести в другую школу, чтобы у них не было никаких воспоминаний об одиноком прошлом.
— Инициатива прижилась?
— Спустя три месяца я узнал, что сирот перестали брать вообще. Причины всякий раз приводились разные, но эти дети снова вернулись в интернат. За исключением двоих: их взяли, усыновили, и у них началась другая жизнь.
Я пытался поговорить с людьми, которые отказались брать детей, но никто не вдавался в обсуждения, отговаривались: кто-то говорил про отпуск, болезнь, кто-то — про зарубежную командировку и тому подобное. Я не мог понять, почему так произошло. Речь же шла не об усыновлении, а о своеобразном социальном сопровождении ребенка, если у него никого нет, — это же достойно!
Путь сироты
— А как вообще складывались судьбы детей-сирот в Советском Союзе?
— После истории с интернатом я стал бывать в разных заведениях, где живут дети-сироты. Начинал с домов ребенка, где находились младенцы. Обычно ребятишки туда попадали прямо из роддома. Так называемые «отказники» — от них отказывались родившие их биологические матери.
До трех лет дети находились в Доме ребенка. В три года их переводили в дошкольные детские дома. Дальше сирот передавали в обычные детские дома, где они проходили семилетку или все десять классов. После этого ребенок мог поступить в техникум или вуз. Туда его брали при условии, что он сдавал экзамены хотя бы на тройки.
Допустим, ребенок оканчивал техникум и направлялся на завод. Там он становился в первую очередь на получение жилья. Место в общежитии ему давали сразу. Правда, однажды ко мне пришел шестидесятилетний мужчина из Челябинской области. Он плакал: «Вот мне уже на пенсию, а я всю жизнь прожил в общежитии, семьи у меня не было. Что делать?» Я позвонил тогда в обком партии, оттуда ответили, пусть подъезжает, и дело решилось — но это, конечно, не был системный выход.
— А какое решение Вы видели?
— В свое время я ходил на прием к министру просвещения СССР Михаилу Алексеевичу Прокофьеву. Человек он был умный, академик. Смотрю — а у него абсолютно чистый стол: ни одной бумажки, ни одного листочка.
Я хотел поговорить с ним о сиротах. А он меня опередил и стал рассказывать об их положении в стране. Я сказал: «А по моим данным ситуация иная». И стал излагать увиденное мною. Он меня слушал, потом открыл ящик стола, достал лист бумаги и стал за мной записывать. Но после этого визита ничего не произошло.
И вдруг я узнал, что мой старый товарищ по комсомолу Виктор Прибытков работает у Константина Устиновича Черненко первым помощником. Это была очень серьезная позиция.
— Значит, вы были знакомы?
— Да, еще со времен комсомола. Пришел к нему, рассказал о ситуации с сиротами, попросил помощи.На это он мне сказал так: «Понимаешь, у нас здесь существуют незримые линии, которые не принято переходить. Ты говоришь о школе, воспитании, идеологии. Черненко занимается другим. Он отвечает за аппарат и партию, кадры и документы».
Но после Брежнева и Андропова к власти ненадолго пришел немолодой Черненко. И Виктор мне сам позвонил и сказал: «Куда ты пропал? Беги скорее, неси свою сиротскую записку». За ночь я подготовил эту бумагу, утром передал ему.
Прибытков пришел к Черненко и сказал: «Вот, письмо по детским домам от писателя». А Черненко ему ответил: «Давай прочитаем вслух». И Витя стал неторопливо читать мое письмо.
Дело было вечером, они не торопились, Черненко очень внимательно слушал, пригорюнясь, — знал по себе, что такое бедность и раннее одиночество, — что-то помечал, а потом сказал: «Даем поручение Алиеву. Нужно готовить постановление ЦК и Совмина».
Бои за решение
— Как проходила работа под руководством Гейдара Алиевича Алиева?
— Спустя некоторое время после поручения Черненко мне позвонили из Кремля, пригласили на совещание. Гейдар Алиевич Алиев, — а он, напомню, был членом Политбюро и первым заместителем председателя Совета министров СССР, — собрал синклит, имеющий отношение не только к детям, но и к финансам, здравоохранению, социальным проблемам. Пришли министры, их замы, совминовские сотрудники. В общей сложности было не меньше двадцати человек. Меня подвели к Алиеву. Он, обращаясь ко всем, поблагодарил меня за письмо, а я чувствовал себя не на своем месте.
Одним словом, он дал поручение, мое письмо размножили, разослали. Вообще-то о начале работы я узнал от Любови Кузьминичны Балясной. Прежде она была секретарем ЦК комсомола по школам, а к тому времени стала замминистра просвещения РСФСР. Она позвонила мне в редакцию «Смены», где я был главным редактором:
— Альберт Анатольевич, я вас благодарю от всех нас за то, что вы написали такое письмо. Оно разослано Советом министров СССР всем нам, и нам всем предложено включиться в подготовку постановления.
— Любовь Кузьминична, я очень тронут. Значит, оно все-таки до вас дошло?
— Не только дошло — нам разослали с такими командами, что во всю работаем, все на ногах.
— Любовь Кузьминична, — спрашиваю ласково, — а вот вы, Министерство просвещения, не могли бы продвинуть это сами?
Она совершенно не обиделась:
Нет. Если бы мы запустили такую бумагу, наверху к ней бы отнеслись просто как к очередному министерскому заскоку, спустили бы его на тормозах и еще бы уши нам надрали. А вы — это человек со стороны, писатель.
— Работа закипела?
— Месяца через три меня опять позвали на совещание у Алиева. Секретарь передал мне проект постановления — полторы странички текста. Я был в ужасе! Попросил срочно пустить меня к Алиеву, и меня пустили. Я обратился к нему: «Гейдар Алиевич, ну это же полное издевательство!» Он ответил:
«Альберт Анатольевич, как вы скажете, так и будет. Мы сейчас пройдем по всем пунктам вашего письма, и вы все скажете этим людям».
На совещании собралось человек пять. Я смотрел на них как на каких-то злодеев. Но я пришел не просто так, я был вооружен документами.
Например, специалисты в экономике предлагали повысить расходы на еду детям в домах ребенка на 20 копеек в сутки. На это я им показал заключение Института питания Академии медицинских наук СССР, в котором было сказано, что в заведениях для младенцев отсутствуют живые витамины. Вместо двадцати копеек я вышел оттуда с прибавкой в 1,2 рубля на каждого ребенка в сутки по всей стране.
В графе «производственная одежда» для практических занятий было заложено по 10 рублей. Это цена ситцевого халатика. Я спросил собравшихся, сколько стоят галоши, валенки, телогрейка, шапка. Что делать, если детям придется проходить практику на улице — например, в селах, где их учили ремонтировать трактора? В общем, добился по 200 рублей на каждого ребенка.
И так по каждой позиции.
После этого разбора Алиев вернул документ на доработку. Подготовили объемное постановление, успевшее проскочить за 13 месяцев, которые Черненко был у власти.
По России мчится тройка …
— Как сирот защищали при перестройке?
— В апреле 1987 года меня пригласил Николай Иванович Рыжков. Дело в том, что после своего назначения на пост Председателя Совета министров СССР он с супругой поехал в Свердловск, где когда-то был директором Уралмаша.
Его жену Людмилу Сергеевну повезли с экскурсией в детский дом, откуда она вернулась в ужасе. Рыжков решил разобраться, обратился к своему помощнику Владимиру Савакову. В свое время он был завотделом спортивно-массовой работы Новосибирского обкома комсомола, когда я работал там собкором «Комсомольской правды». Саваков назвал меня в качестве неофициального эксперта, а я в то время печатал большие материалы на тему сиротства, у меня были опубликованы целые страницы в «Литературке», в «Правде».
Меня никак не готовили к встрече с Рыжковым, просто неожиданно позвонили из секретариата Совета министров (я даже не знал, что Саваков там работает) и сказали, что со мной хочет встретиться «высокий руководитель». Только постепенно я догадался, о каком уровне встречи идет речь.
Николай Иванович встретил меня на пороге своего кабинета вместе с женой Людмилой Сергеевной, разговор шел три часа сорок минут. Я им рассказывал, что вообще происходит с детством. Тогда в нашей большой стране насчитывался 1,2 млн. детей-сирот и детей, лишенных родительского попечения. По младенческой смертности мы соседствовали (речь о коэффициенте, а не об абсолютных цифрах) с Мадагаскаром. Я рассказывал, какова картина с глухими, слепыми от рождения детьми, про детскую онкологию и про иные виды инвалидности. В стране было, — да и сейчас есть, — много взрослых патриотов, граждан, самоотверженно служивших детству. Их добросердечию требовался позитивный выход. И опыт у страны был: еще в 1924 году, в дни прощания с Лениным, создавался общественно-государственный фонд его имени для борьбы с беспризорничеством. Такой фонд, хлопотал я, нужен и сегодня.
На следующий день Рыжков сам мне позвонил. Сказал, что вечером, после нашей встречи, обсуждал этот вопрос с Михаилом Сергеевичем Горбачевым, после чего возникла идея подготовить новое постановление ЦК и Совета министров. Он попросил меня возглавить эту работу. Трудились весь май, июнь и половину июля 1987 года в здании Совмина на Ильинке.
Где-то 15 июля Рыжков позвал меня на Президиум Совета министров СССР, чтобы доложить о проекте постановления.
17 июля меня пригласили на Политбюро. Впервые писатель говорил на Политбюро не о литературе, а о серьезной социальной проблеме. Первый и последний раз за всю историю партии.
К слову, безопасность на заседании была совершенно смешная — попросили паспорт и пропуск. Никто никого не ощупывал, не просвечивал.
Первым выступал заместитель Рыжкова по экономике академик Степан Ситарян. Он зачитал трехминутный доклад о дополнительных расходах. Понятно было только продвинутым специалистам…
Потом Горбачев сказал, обращаясь ко мне:
— Альберт Анатольевич! — и я, разумеется, стал делать первые шаги к пюпитру. Но он продолжил свою формулировку. Я притормозил.
— Вы столько лет и с таким упорством тормошили нас и страну по больным проблемам сиротства, что с нашей стороны было бы опрометчиво не выслушать вас на заседании Политбюро, посвященном этому вопросу.
Я ринулся к трибуне, как говорится, «прижал уши» и выдохнул все, что хотел озвучить этой, высочайшей в державе, аудитории. За двадцать минут вместо положенных пяти.
Потом выступили Рыжков и Громыко, Политбюро подписало проект Постановления ЦК и Совета министров СССР. Даже несмотря на то, что Михаилу Горбачеву с Александром Яковлевым не удалось договориться — только по одной, не самой принципиальной, позиции. Однако его «наклонило» большинство.
И мне еще отольются эти «кукушкины слезки».
— Что вызывало разногласия?
— Газета. За несколько дней до памятного Политбюро я пришел к выводу, что у новой всесоюзной общественной организации — Советского детского фонда имени В.И. Ленина — должна появиться своя газета. Даже название придумал — «Родительская газета» (по аналогии с «Учительской газетой»). Обратился к Савакову, а он сказал, что не советует даже поднимать этот вопрос, потому что это относится к полномочиям Политбюро.
И здесь самое время рассказать еще об одном сверхважном контакте, случившемся после моей встречи с Рыжковым и его вечернего разговора с Горбачевым. Мне позвонил начальник охраны Раисы Максимовны Горбачевой, чтобы передать ее приглашение выступить на ее «семинаре», куда входят все жены членов Политбюро, кандидатов в члены и секретарей ЦК КПСС. Встреча предполагала мое выступление о положении детей-сирот в стране. Планировалось, что семинар пройдет в Доме приемов на Ленинских горах.
Накануне этого моего выступления на семинаре я отправил фотографа в 12-й московский Дом ребенка. Он снял всех детей, около 200 человек. Я принес на встречу с женщинами пачку этих фотографий и разложил их на столе.
— А Раиса Максимовна?
— Раиса Максимовна перед встречей сказала, что знает о моей работе, горячо ее поддерживает, и попросила на выступлении не стесняться. Меня завели в чайную комнату, там был стол, вокруг которого сидели женщины. Когда мы вошли, они встали.
Там была очень разговорчивая жена Эдуарда Шеварднадзе, она, пожалуй, единственная вела себя раскованно, что-то комментировала и смеялась, остальные, даже жена Рыжкова, Людмила Сергеевна, вели себя сдержанно, очень корректно. Ну, а как себя вести на семинаре жены генсека?
Мы перешли в большой холл, где кресла для дам стояли полукругом. В центре — Раиса Максимовна и Людмила Сергеевна. Я — за столиком в центре полукруга. Фотографии из дома ребенка, пущенные по рукам, никого не могли оставить равнодушными. Когда их посмотрели, я сказал: «Таких детей в нашей стране один миллион двести тысяч».
Встреча продолжалась около двух часов. В конце Раиса Максимовна предложила мне подготовить записку Горбачеву. Я, наивный, ответил, что уже отправил записку Рыжкову. Несколько минут спустя она снова повторила свое предложение. Я понял свою первичную оплошность, поблагодарил и написал записку на следующий же день.
Прощаясь, Раиса Максимовна протянула мне руку помощи, сказав: «У Михаила Сергеевича есть такой помощник — Гусенков. Вы можете от него позвонить мне, когда захотите, по любому поводу».
Так вот, в канун памятного Политбюро 17 июля 1987 года, когда в Совете министров СССР мне сказали, что вопросы о создании всесоюзных газет решает только Политбюро, я и решился на дерзкий поступок. Я пришел к помощнику Горбачева, названному Раисой Максимовной, и он соединил меня с ней. Я сказал примерно так: «Знаете, много нужно денег вкладывать в поддержку сирот. Но ведь нам нужно повернуть еще и сознание родителей, которые бросают этих детей. Нам нужно создать свою идеологию милости к детству как к важнейшей части социума». Заливался соловьем, наверное, минут пять. Ни одного звука с той стороны. Наконец она сказала:
— Альберт Анатольевич, я согласна с вами. Что вы предлагаете?
— Я предлагаю внести в Постановление Политбюро, которое готовится, решение о предоставлении Советскому детскому фонду имени В.И. Ленина своей газеты для семьи, для семейного воспитания. Лучше — еженедельной.
— Я вас поддерживаю. Дайте трубку помощнику.
Я передал трубку. Он послушал Раису Максимовну, закончил разговор и сказал мне: «Давайте прямо сейчас составим пункт о создании газеты, буквально на один абзац». Естественно, Раиса Максимовна сформулировала предложение об этом Михаилу Сергеевичу. Но разве я мог знать, что в это самое время идеологический руководитель партии Яковлев затеял издавать в «Правде» цветной журнал под названием «Семья»?
— То есть интересы совпали?
Конечно, где-то, незримо для меня, началась аппаратная борьба. А Горбачев, конечно, под влиянием жены, махнул на эту борьбу рукой и довел вопрос до Политбюро и в пользу Детского фонда. Который и создавался-то этим же самым решением.
Так что и сейчас я глубоко признателен Раисе Максимовне за такую благую и, конечно, уникальную помощь. А на заседании Политбюро случился такой разговор:
— Вот у нас с Александром Николаевичем (Яковлевым) никак не получается договориться. Фонд предлагает, чтобы была газета. Я это поддерживаю, это правильно. Надо, чтобы была хорошая такая газета. А он предлагает журнал, — сказал Горбачев.
— Михаил Сергеевич, мы уже договорились с издательством «Правда», там уже все фонды найдены, все лимиты. Тут еще надо будет искать, а у нас уже все решено, — ответил Яковлев.
— Да опять твои академики там будут печататься, и никому это неинтересно, — продолжил Горбачев.
И они начали пререкаться. А Политбюро молчало.
— Как же так? Мы уже обо всем договорились, неудобно, уже люди чуть ли не предупреждены, — спорил Яковлев.
— Ну, люди эти, как говорится, опытные, они потерпят, ведь надо, чтоб это было и для детей, и для родителей, — подчеркнул генсек.
В этот момент меня осенила гениальная, извините за нескромность, идея — идея простого неофита, и после очередной фразы Яковлева я, стоя на трибуне, брякнул:
— Александр Николаевич, а давайте сделаем и газету, и журнал!
В зале — хохот, разрядка. Горбачев сказал: «Ну все, подписываю».
Такие подарки судьбы не проходят бесследно.
Продолжение следует.
Обложка: Альберт Лиханов Фото: © Дмитрий Волин/Kremlinhill
Источник: kremlinhill.com